Сергей Алексеев - Удар «Молнии»

Муртазин словно мысли его читал:

— Извини, Сергей Федорович, но я должен предупредить: не нужно ни с кем консультироваться. Сам понимаешь, наставят рогаток… А могут и сделать то, о чем ты говорил.

Чтобы встряхнуть Кархана, ему нужно было сделать «банзай» — просто наорать на него, как на бывшего подчиненного. Генерал имел на это полное право.

— Знаешь что, подполковник, а пошел бы ты на!.. — Дед Мазай с удовольствием выматерился. — У меня своя голова на плечах, понял? Я со жлобами не консультируюсь! И что решу — то решу! А ты не гони лошадей и за горло меня не бери!

— Ну, извини, Сергей Федорович, — неловко улыбнулся Муртазин. — Задел за живое…

— Ага, ты думал, за твое предложение я в ноги тебе брякнусь?! Отец родной! Кормилец!..

— Не думал я так…

— Ты слегка подзажрался там у себя, в Аравии, и нюх потерял. — Генерал снова налил себе коньяку — рюмка гостя была полной. — Да, меня подставили, обидели!.. Но не забывай: я — русский офицер, генерал!

— Клянусь, этого я не забыл! — Муртазин взял свою рюмку. — Не обижайся, товарищ генерал!

Дед Мазай не глядя чокнулся с ним и проглотил коньяк, тут же налил еще, проследил — Кархан выпил до дна. Следовало гнуть его еще, изображая оскорбленную гордость.

— И не вздумай обставлять меня своими филерами, — сбавив тон, проворчал он. — За мной и так приглядывают… А твоего замечу — уберу, больше не найдешь.

Избавиться таким образом от соглядатаев было невозможно: Муртазин обязательно их приставит, только предупрежденных и более опытных. Но хоть поблизости шастать не будут!

— Прости, Сергей Федорович, — еще раз повинился Кархан. — Шайтан за язык дернул. Аллах свидетель: я перед тобой раскрылся, а значит, доверяю!

— Ладно, Аллах тебе и свидетель и судья, — ворчливо согласился дед Мазай. — Сделаем так: через три дня ты приедешь ко мне и ответишь на вопросы, которые у меня появятся. А их будет много!.. Через следующие три дня будем говорить уже конкретно — да, нет. И не смей давить на меня, понял?

Он понял совершенно иное, возможно, ждал такой резкости и безапелляционности от генерала, потому что очень легко согласился, как бы передавая инициативу старшему по званию. Но такое впечатление могло быть создано всего лишь искусной актерской игрой…

Еще не проводив гостя, дед Мазай уже стал думать, как «протащить» к себе спасительную сейчас птицу — Сыча…

В декабре еще была надежда, что расформированная «Молния» будет воссоздана, пусть под другим названием и при ином ведомстве, что разум и необходимость защиты интересов Отечества, хотя бы в бывших республиках, возьмут верх над горячечной страстью к разрушению, — не тут-то было. Старые «члены Политбюро» унаследовали принципы большевиков разрушать все до основания…

После нового года, когда переформировывали матушку-«Альфу» и потянули в нее некоторых бойцов из «Вымпела» и «Молнии», все стало ясно: на них поставили крест и теперь разбирали по винтикам, как отслужившие агрегаты. Кого-то уже отлавливали и ублажали финансово-коммерческие структуры, кто-то разъехался по родителям, разошелся по семьям, а бывший подполковник Глеб Головеров с компанией таких же холостяков попросту запил. Собирались в непринужденной обстановке однокомнатной головеровской квартиры почти каждый день, иногда с ночевками, если закрывалось метро, и переводили сначала коньяк, потом водку «Распутин», а потом уж что Бог пошлет. Хмель не брал никого, мужики тяжелели, становились угрюмыми и пели такие же угрюмые и раздольные воинские казачьи песни. Веселился один только Саня Грязев, поскольку был великолепный плясун и частушечник. Плясал он в одиночку, до исступления, остальные только смотрели и молча слушали длинные бесконечные куплеты. У него густо потела ранняя лысина, слипались волосы на затылке и, наконец, сценическая улыбка медленно перерождалась в гримасу боли. На этом веселость его заканчивалась, однако он плясал злее, яростнее, пока снизу не начинали стучать чем-то в потолок.

Соседи на первом этаже попались терпеливые и месяца два не вызывали милицию. Но однажды на полуночный шум заявился участковый — юный младший лейтенант с резиновой дубинкой. Сначала проверил паспорт у Головерова — у остальных никаких документов не оказалось, — затем весьма смело, в одиночку, стал делать «личный досмотр» всех присутствующих, то есть обыскивать, ощупывать с головы до ног. Словно заподозрил в пятерке крепких, здоровых мужиков гуляющую банду и искал оружие. Прожженные вояки, обученные всем мыслимым и немыслимым видам рукопашной борьбы, способам выживания в зонах действия любого оружия — до ядерного и вакуумных бомб, оказались совершенно беззащитными и уязвимыми на гражданке. Как потом выяснилось, каждый хотел выкинуть юного храбреца за порог, однако никто не двинулся с места. Участковый куражился над ними не из смелости или глупости, а оттого, что точно знал, кто находится в этой квартире и как будут вести себя уволенные, лишенные цели своего существования псы войны. Он пришел, конечно, навести законный порядок, но попутно хотел унизить их и знал, что останется безнаказанным. И офицеры «Молнии» знали это: выбрось участкового, придет все отделение, с оружием, разгони отделение — примчатся ОМОН, СОБР, дело дойдет до крупной потасовки, до стрельбы…