Александр Тамоников: Архив смертников

Солдаты разбрелись по землянкам. Алексей потащился к крайней, ее замшелый накат выделялся неподалеку от подножия холма. С одной стороны завалился полупустой дровяник, с другой — землянку подпирал перекошенный сарай. У входа валялись заросшие грязью доски, ржавые ведра, в одном еще поблескивала вода, покрытая зеленью. Земляные ступени уперлись в скособоченную, срубленную из горбыля дверь. Конструкция рассохлась, не входила в створ. Внутри прибежище героических партизан выглядело еще плачевнее. Труба в потолке — буржуйка под ней фактически развалилась. Стены осыпались, а вот нары, сбитые из досок, стояли, как стальные. От мешковины несло гнильцой, но капитану было плевать. Он свернулся в позе зародыша, пристроил автомат между колен. Холод пока не ощущался, и он спешил уснуть, пока не замерз. В соседних землянках шумели солдаты. Ругался сержант Васюков, очень кстати обнаруживший нехватку медикаментов и перевязочных материалов, стучали ведра, лилась тухлая дождевая вода. Кто-то ворчал: ты еще портки свои дырявые сними — в баню, блин, пришел. «Они не дырявые, они заштопанные», — отшучивался боец. Сон пришел, как всегда, без оповещения…

Кошмарные сны давно превратились в элемент бытия. Черный «ворон» под окном, «каркает» двигатель, три демона в черном поднимаются на крыльцо. Уводят бледного отца — заместителя председателя минусинского райисполкома. Остальных не трогают, но дом перерывают основательно, ищут доказательства связи отца с врагами трудового народа. У матери отнимаются ноги, плачет младшая сестренка Лиза. Происходит невероятное: неделю спустя раздается стук в дверь, и на пороге возникает отец. Простуженный, сломленный, измученный побоями и непрерывными ночными допросами. Связи с троцкистами не выявлены, органы перестарались. В 37-м они действительно перестарались, кампания репрессий, получившая в народе название «ежовщина», обернулась против своих же создателей. Слишком рьяно взялись истреблять население собственной страны. Недолгое счастье в доме. Как просто сделать счастливым советского человека: отбери что-нибудь важное, а потом верни, как было. Но вернуться на рабочее место отец уже не смог, и жизнь покатилась под откос. Болели отбитые почки, харкал кровью. Замкнулся в себе, потом переселился в больницу, где и скончался через три месяца…

Черный «ворон», увозящий отца, сменили лучи прожекторов в ночном небе, хлопки зениток. Отблески света вырывают из темноты купол Исакия, затянутый маскировочными сетками. Пронзительный рев пикирующего «мессера», вспыхнувшая крыша пятиэтажки, на которую устремляются женщины с ведрами и баграми. Катается по крыше, крича от боли, загоревшаяся Лиза — младшая сестренка. Перед самой войной переехали в Ленинград — матери предложили работу на оборонном заводе. Да там и остались — в списки на эвакуацию не попали, жили, как могли, вносили свой вклад в общее дело… Он карабкается, задыхаясь, на эту проклятую крышу, где всё в дыму (совпала краткая командировка в героический город), в ужасе падает на колени перед обгорелым тельцем Лизы, которой едва стукнуло семнадцать… Бьется в истерике мать, безжалостный сердечный приступ — и ее, завернутую в старые одеяла, отвозят на окраину в район деревни Пискаревки, где в огромной братской могиле хоронят ленинградцев… Смеющееся лицо младшего сержанта Риты Пономаревой, вот она бежит к нему через поле, усыпанное ромашками, расстегивает на бегу гимнастерку, русые волосы переливаются на солнце. Он чувствует ее запах, знает, как пахнет каждый кусочек ее тела. Бомба падает рядом с зенитной батареей — орудие всмятку, разлетаются мешки с песком. Гибнет весь расчет — все четыре молодые девушки. Он снова на коленях, гладит каждый кусочек ее тела — слишком много их, этих кусочков, и все еще собрать надо, чтобы похоронить…

Очнулся Алексей на рассвете от какой-то безотчетной паники. Серая хмарь просачивалась сквозь дверную щель. Холод впитался в организм. Он сполз с нар, стуча зубами, вскочил, чтобы резкими упражнениями изгнать стужу и, ударившись головой о низкий потолок, выругался сквозь зубы. Время без нескольких минут пять, пора в путь. Еще не рассвело, но сизая полумгла уже витала. В девять утра нужно быть в расположении, пока не объявили дезертиром.

Лагерь просыпался, неподалеку бубнили люди, позвякивали ведра, оставшиеся в «наследство» от партизан. Затрещали ветки кустарника, кого-то выплюнули — по нужде человек ходил. Споткнулся, сдавленно выругался: