Чингиз Абдуллаев - Моё прекрасное алиби

— Это их термин, воровской жаргон, — охотно пояснил полковник, — так они называют удар ножом. Думаю, что у нашего подопечного в тюрьме будут большие неприятности. А с одной рукой не так просто себя защитить.

— Хорошо. Он уже звонил?

— Пока нет, но мы думаем, что он скоро позвонит — А если не позвонит?

— Должен позвонить. Мы поставили на прослушивание телефон его семьи, строго предупредили его жену насчет мальчика. Когда позвонил его бывший друг, а ныне, как мы полагаем, его связной, жена успела поплакаться в трубку, сообщив о пропаже сына и нашем желании встретиться с его отцом. Телефон наш мы оставили. Теперь он должен ей позвонить. — А связного засечь успели? — К сожалению нет, он звонил из автомата. Но наша группа почти немедленно выехала на место, проверила объект. Мы немного опоздали, связного уже не было. Мы думаем, что его предупредили о немедленном исчезновении. И сделать это мог только профессиональный киллер, так что их связь установлена достаточно четко. Теперь мы ждем звонка. Хотя они и в разводе. — Вы не допускаете, что он может просто не позвонить, решив махнуть рукой на нелюбимую женщину и ее сына?

— Не допускаю. По рассказам соседей семья живет очень хорошо, мальчик одевается лучше всех. На какие деньги можно так одеваться. Его мать получает зарплату около тридцати долларов, а только в ближайшем валютном супермаркете они ежемесячно тратят двести — триста долларов. Откуда такие деньги у одинокой женщины с ребенком. Только при постоянном источнике пополнения. Таким источником и является ее муж. Правда, деньги он пересылает достаточно осторожно, мы пока не можем найти никаких следов. Значит, связи с семьей он не потерял. И деньги посылает, конечно, не женщине, с которой не живет, а своему сыну. Уже подмечено нашими психологами, что люди, прошедшие Афганистан, гораздо лучше относятся к собственным детям, словно не желая им повторений подобной ситуации в своей семье, в своей стране.

— Убедили. Но, если он не позвонит, вся ответственность ляжет на вас, полковник. Учтите, что мы не должны ошибиться. Если ему безразлична судьба мальчика, он уйдет от нас так надолго, что его потом вообще невозможно будет найти. Кстати, его семья живет в Москве?

— Нет, в Санкт-Петербурге. В Москву он приезжал только для того, чтобы получить новую информацию о своих «клиентах».

— А что сочилось с вашим подопечным, с этим маньяком-убийцей? — Вы имеете в виду Комара? — Да, конечно, — немного раздраженно отозвался генерал.

— Врачи переборщили вчера с дозой. Как только мальчик оказался у нас, ему случайно ввели не ту дозу Комар умер почти мгновенно, даже не мучился.

— Получается, что мы сдержали свое слово, освободили его от всех мирских забот.

— Я не рассматривал вопроса в таком контексте, — сухо отозвался полковник, — но Комар умер и был похоронен на нашем специальном кладбище. Я о нем вам докладывал. Это объект С.

На таких кладбищах хоронили мертвых, чьи приговоры Верховного суда были подтверждены президентом, отказавшим несчастным в помиловании. Здесь не бывало ни имен, ни фамилий, ни даже номеров. Просто сами офицеры знали, где именно они сваливают трупы, стараясь, чтобы те не попали в руки родственников. В бывшем СССР, такие кладбища существовали почти повсеместно, при этом согласно строгой отчетности с мертвых снимали все, до нижнего белья, до маек и трусов, уничтожая в кислоте голову, дабы, даже найдя труп, никто никогда не смог бы установить, кому именно принадлежит тело погибшего. В тридцатые годы таких закрытых кладбищ было достаточно много рассыпано по всей стране. В девяностые их почти не осталось, так как комиссия по помилованиям при президенте исходила из гуманных принципов нравственности, трактуя как общечеловеческий принцип гуманизма — право каждого человека на жизнь.

— Хорошо, — кивнул генерал, — теперь остался только заключительный этап операции. Учтите, полковник, что вы персонально отвечаете за этот завершающий этап. За весь финал, если хотите. Никаких срывов быть не может — слишком дорогой ценой добились мы стабилизации ситуации. Вы все поняли?

— В ближайшие три дня я доложу о наших действиях, — поднялся полковник.

Он позвонил своей жене впервые за последние четыре года. Она подняла трубку, и он сразу узнал ее дрожащий голос. — Слушаю вас, — сказала она. — Это я, — сумел выговорить он. Нет, он ее не любил, но их связывало слишком многое. Она тоже сразу узнала его.

— Они забрали Костю, — стараясь не заплакать, сообщила жена, — они ищут тебя, хотят, чтобы ты им позвонил. — Скажи телефон.