Чингиз Абдуллаев - Исповедь Сатурна

— Я хотел поговорить, — осторожно начинаю я, стараясь его не раздражать.

У него злые, бешеные глаза, и я понимаю, что свой «авторитет» он завоевывал по-настоящему, в лагерях, а не покупал за большие деньги, сидя в роскошных апартаментах Бруклина.

— О чем? — резко спрашивает он. — Тебе мало, что мы оставляем в живых тебя и твою сучку? Тебе еще нужны какие-то гарантии?

— Нужны, — упрямо говорю я, облизывая губы. — Я хотел с вами встретиться, чтобы вы мне их подтвердили.

— Смотри, какой смелый, — удивляется он. — Ладно, считай, что ты их получил. А кто даст мне гарантии в отношении тебя? Что вдруг не сбежишь и не обманешь нас? Или в последний момент не побежишь в ФБР? Ты нам такие гарантии дать можешь?

Откуда мне было знать, что передо мной сидел сам Коготь. Говорят, что он считался правой рукой самого Рябого, погибшего задолго до того, как я появился в Америке.

— Мне деваться некуда. Я свое дело сделаю, — отвечаю я ему.

И вдруг в разговор вмешивается его советник.

— Он все сделает, — говорит этот тип, и я вдруг с ужасом слышу следующие слова: — У него еще сын есть в Питере. Хороший мальчик, в банке работает. Если даже здесь он от нас скроется с дочерью, то мы его сына там возьмем.

Меня словно обухом по голове ударили. Про Костю разговора не было. Барлоу даже не намекал, что они знают о существовании моего сына. Хотя я должен был догадаться! Если они добрались до моих банковских счетов, если смогли проверить все мои документы и узнать про прежнюю жизнь, то должны были рано или поздно выйти на Костю. Я был слишком самонадеянным, полагая, что они не узнают о его существовании. Мне казалось, что Костю можно исключить из игры. Как же глупо я ошибался.

— При чем тут мой сын? — я так ошарашен, что слышу собственный голос, продолжая играть, хотя чувствуя себя раздавленным тараканом.

А они продолжают давить:

— Это наша гарантия, — говорит советник, обращаясь к шефу. — Никуда Левша не сбежит. Он ведь знает, что мы можем достать и его сына, и его дочь.

— Умный ты, стервец, — не выдерживаю я, обращаясь к советнику.

Тот кивает в знак согласия, но его лицо не меняется. Очевидно, все органы чувств у этого человека давно атрофированы. Наверное, он еще и наркоман, судя по безразличию, с которым он решает человеческие судьбы. Но в его воспаленном мозгу рождаются очень верные схемы. Я — как муха, попавшая в паутину, откуда невозможно выбраться.

— Он у нас самый умный, — соглашается шеф. — Значит, сынок у тебя в Питере остался, а дочка здесь. Ну вот и гарантии появились. А наши гарантии — мое слово. Я тебе слово даю, что тебя пальцем никто не тронет, пока я жив. Тебе достаточно моего слова или хочешь письменного обязательства?

Потребовать письменного обязательства — значит неслыханно оскорбить человека, поставившего свою воровскую честь под своими словами. Поэтому я, закусив губу, отрицательно качаю головой. Бандит удовлетворенно кивает. Ему понравилось мое понимание ситуации.

— Тебе нужно сделать только один верный выстрел, — говорит он и, уже обращаясь к Барлоу, спрашивает: — Ты объяснил ему, где и когда он должен стрелять?

Барлоу медлит несколько секунд. Сукин сын, не хочет, чтобы я знал, как хорошо он владеет русским языком. Но не ответить шефу нельзя. А отвечать на английском тоже невозможно, очевидно бандитский «авторитет» еще не овладел английским настолько, чтобы на нем разговаривать.

— Еще не сказал, — отвечает Барлоу на хорошем русском языке с одесским акцентом.

Ах, сукин сын! Он такой же Барлоу, как и Трошин. Они все здесь из нашего родного отечества. Просто Барлоу, очевидно, прибыл сюда еще совсем молодым и успел поднатореть в юридических науках. Наверное, он даже не Барлоу, а какой-нибудь Барлов или Барлив. Не хочу гадать, но говорит он слишком правильно для обычного американца.

— Ну так скажи, — разрешает шеф. — И объясни ему, что мы — серьезные люди. Если дали слово, то его держим. Пусть выполнит свою работу, и я сам буду отвечать за безопасность его детей. И сына, и дочери. А с ним ничего не случится, если будет вести себя правильно.

Шеф встает и направляется к выходу, не попрощавшись со мной. Я поднимаюсь со стула, раздавленный состоявшимся разговором. Они ввели дополнительный резерв в нашу игру — моего сына. И я теперь остаюсь без козырей и без своей игры. Я начинаю думать, что мне легче принять их приглашение, чем продолжать упорствовать. Советник шефа идет следом. Кажется, он понял, что именно произошло. До сегодняшнего разговора у меня мог быть план. После этой встречи я обязан выполнять все, что мне прикажут.