Чингиз Абдуллаев: Третий вариант

— И что мы будем делать? — наконец прерываю молчание.

— Заберем деньги и будем жить. У меня в машине есть документы с американскими визами, с их грин-картами. Нужно только приклеить фотографии, любые. Есть и специально приготовленные печати. Можем наклеить наши фотографии и уехать в Америку. Или в любую другую страну. Там много документов.

— На те деньги, которые вы со своим президентом украли у вашего народа? — уточняю я на всякий случай.

— Что такое народ? — кривит он губы. — Быдло, хамы, дрянь. Разве можно всех равнять?

— Это ты быдло. Деньги воруете у несчастных людей и прячете в швейцарских банках. Но уже поздно. Поздно. Я передал материалы о ваших деньгах во все столичные газеты. Вы со своим президентом проиграли. Слышишь ты, проиграли! Твой президент слетит со своего места. Будет грандиозный скандал, и этот сукин сын ничего не добьется.

И тогда он дернулся. Но все-таки он очень опытный человек. Я не зря все время следил за его сигаретой. Почему он ее не доставал изо рта? Ведь она мешала ему говорить. Но после моих слов он левой рукой вынул изо рта сигарету, поднес ее к пепельнице, словно раздумывая, стоит ли ее тушить. А правой мгновенно попытался достать оружие. Он сделал все очень профессионально. Но не настолько быстро, чтобы я не успел выстрелить ему в печень. Он дернулся, выронил пистолет, поднял на меня лицо и прохрипел:

— Дурак.

И тогда я выстрелил второй раз. После чего он затих окончательно. А я бросился к женщине. От ужаса она стонала, уже ничего не соображая. Я развязал ей руки, принес из кухни воды. Правда, предварительно убрав пистолеты обоих ее мучителей. В таких вопросах нельзя доверять никому. Она выпила воду. Я приказал ей быстро собирать вещи.

— Мы едем в Сан-Себастьян, — объявил я недавней пленнице.

Она кивнула мне, кажется, ничего не понимая. Я пошел на кухню и выпил целых три стакана воды. Теперь, когда все шестеро были уничтожены, я почувствовал себя лучше.

Мы вышли из дома через двадцать минут. Она успела переодеться и собрать чемодан. Увидев внизу труп своего «мужа», которого Касимов нанял для ее охраны, она снова застонала, но я не дал ей опомниться, быстро подтолкнул к дверям. На улице никого не было. Я огляделся: неужели Надежда куда-то уехала? И в этот момент увидел, как она подъезжает к дому.

— Садитесь в машину, — приказал я Селичкиной. Та полезла на заднее сиденье. А Надя, оставив руль, выскочила из машины и, подбежав ко мне, бросилась на шею. Кажется, в этот день она решила выплакать всю свою норму. А я, когда она кинулась мне на шею, потерял осторожность. Всего на мгновение, но этого было достаточно…

— Все хорошо, все кончилось, — шепнул я молодой женщине, — сейчас я вернусь. Подожди, только возьму чемоданчик в «Рено».

Я сделал несколько шагов, достал чемоданчик из машины. И в этот момент послышался крик.

— Осторожно! — бросилась ко мне Надя.

Откуда мне было знать, что даже президент не доверяет своему начальнику личной охраны. Видимо, он следил за этим подлецом. Рядом резко затормозила «Вольво» и раздалась длинная автоматная очередь. Я успеваю увидеть в салоне машины двоих и чувствую, как оседает Надя. Все восемь пуль, предназначенных мне, приняло ее тело. Надя упала. Пронзительно закричала девочка, пытаясь выбраться из машины.

В эти мгновения я пережил самую большую драму в своей жизни. Нет, не из-за смерти Нади. Ее смерть — это моя личная трагедия, и она всегда будет со мной. Она умерла сразу, не мучаясь, с какой-то радостной улыбкой на лице, словно не осознавая, что умирает. Дело в другом. В этот момент я увидел отъезжающий автомобиль и понял: если добегу до своей машины, то успею догнать убийц. Догнать и покарать. Но тогда Саша, уже выбравшаяся из машины, вырвется из моих рук и, подбежав, увидит свою убитую мать. Я стою, выбирая единственно верное решение, всего секунду, может, две, не больше. Но мне кажется, стою вечность. Я не могу допустить, чтобы девочка увидела тело матери. Всю жизнь эта картина будет стоять у нее перед глазами. Я накажу убийцу, но потеряю девочку. Поэтому, крепко обхватив Сашеньку, прижав ее к себе, я шепчу какие-то слова. Больше, наверное, для себя, чем для нее. Я шепчу их и держу ее изо всех сил. Чтобы она не смотрела в сторону, где лежит ее мать. Нужно уезжать, а я не могу даже поцеловать Надю на прощанье. Вокруг уже собираются люди. Вы ведь меня понимаете, правда?

Я сажаю девочку в машину и сразу отъезжаю от дома. Надя остается лежать на земле.