Чингиз Абдуллаев - Казначей

Анатолий увидел этого человека, когда он был еще на первом этаже. Затем увидел его в своей приемной. Мониторы показывали лицо незнакомца. Теперь Гудниченко просто был убежден, что никогда не видел своего гостя. Рахимов вошел в кабинет и замер у порога.

– Здравствуйте, – сказал Анатолий. – Входите, не стойте, если уже проделали такой долгий путь.

– Вы так похожи на своего отца, – пробормотал Рахимов, проходя к столу. Он не стал протягивать руки, и это было к лучшему. Анатолий показал ему на длинный стол для заседаний, где они могли усесться напротив друг друга. Так было лучше и из соображения безопасности. Стол был большой, и незнакомец не сумел бы дотянуться до своего собеседника. Ему пришлось бы огибать стол, потратив на это несколько драгоценных секунд. А за это время из приемной успели бы ворваться телохранители.

– Итак, вы хотели меня видеть, – начал Анатолий, – можете излагать причины, побудившие вас так срочно со мной встретиться.

– Мне нужно было вам многое рассказать, – поднял голову гость, – у меня мало времени. В любую минуту они могут узнать, где я нахожусь, и прийти прямо сюда. Смерти я не боюсь, но мне необходимо многое вам рассказать, обелить доброе имя вашего отца, и поэтому я должен торопиться.

– Начинайте, – несколько иронично разрешил банкир.

– Дело в том, что мы сидели все вместе. Трое молодых ребят. Ваш отец, попавший туда по политической статье. Где-то он сказал, что в Германии хорошие дороги. Где-то сказал, как продумана система ирригации на прусских огородах, насколько там налажен быт. На него написали письмо в соответствующие органы. Самое печальное, что он даже не отпирался, не считая себя виноватым. Мальчик, который в семнадцать лет воевал, был уже мужчиной, но бесхитростным, смелым, честным мужчиной, который не любил лгать, изворачиваться, приспосабливаться. Ему дали десять лет лагерей и отправили на Колыму.

Говоривший явно волновался. Анатолий был спокоен. Он уже слышал этот рассказ или похожую на него историю еще несколько лет назад, когда в его старой квартире появился «Бакинский Друг». Тогда он всерьез опасался за свою жизнь. Сейчас он был известный банкир, сидевший в своем кабинете под охраной вооруженных людей. И уже не боялся этого гостя, который пытался что-то рассказать. Поэтому Анатолий слушал спокойно, чуть презрительно глядя на этого непонятного посетителя.

– Ваш отец прошел через все круги ада. Там, в лагерях, его прессовали как могли. Они несколько раз помещали его к уголовникам, но он вел себя мужественно, хотя те и сломали ему два ребра, избив почти до полусмерти. Затем перевели в наш лагерь. Мне было девятнадцать, нашему третьему, которого сейчас все знают как «Бакинского Друга», восемнадцать. Он сидел за вооруженный грабеж, а я – за воровство стройматериалов. Ему дали восемь лет, мне – шесть. И мы оказались вместе с твоим отцом.

Рахимов тяжело вздохнул, вспоминая свою молодость.

– По ночам нас часто будили. Проверяли заключенных. В это время в лагерях шла война между теми, кто готов был сотрудничать с лагерной администрацией, и теми, кто категорически отказывался от подобной «чести». Мы, разумеется, отказывались. Нас за это всячески унижали, били, мучили. Однажды «Бакинский Друг» попытался протестовать, и его чуть не убили. Твой отец вступился за него и получил нож в спину. Его тогда едва спасли. Во второй раз отец получил удар в живот, когда началась общая драка и один барак пошел на другой. Там нельзя было выжить. Но мы, три молодых парня, держались друг за друга и каким-то чудом смогли выстоять. Теперь понимаю, что это было настоящее чудо. Так продолжалось почти два года. Потом нас разлучили, когда в результате большой драки погибло сразу четырнадцать человек. Больше мы с лагерях с твоим отцом не виделись. Я вернулся домой, в Самарканд. Устроился на работу водителем в автоколонну. Честно проработал четыре года. Но, видимо, на судьбе моей была написана такая доля воровская. Через четыре года на моей машине наш снабженец вывез «левый» сахар. Его, конечно, арестовали, осудили, дали шесть лет. Заодно посадили и меня, дав три года за пособничество. А я понятия не имел об этом сахаре. Но кто мог тогда выслушать бывшего зэка? Когда я вернулся снова в Самарканд, мне было уже под тридцать. Никто не хотел брать на работу бывшего заключенного. Я долго пытался устроиться, изменить свою жизнь. Но так ничего и не получилось. А может, я и не пытался. Может, мне только казалось, что я хочу изменить свою жизнь. На самом деле у меня ничего не выходило…