Сергей Зверев - Приговор приведен в исполнение

Дмитрий успел заметить, как исказилось в истошном вопле лицо стрелка, а потом последовала ослепительная вспышка, и вертолета не стало. Железное чудовище, превратившись в огненный шар, серпом своих лопастей срезало край шиферной крыши и рухнуло на останки «КамАЗа».

Отбросив в сторону трубу гранатомета, Святой взвалил на плечи Гуляя и бегом, не останавливаясь, пустился к северной окраине села, туда, где их должен был ждать оставленный накануне вечером грузовик. Он бежал и чувствовал, как наливаются свинцовой тяжестью ноги и гудит спина от груза Вовкиного тела. Это был марафон между жизнью и смертью под палящими лучами солнца на краю света, когда позади остался кровавый кошмар бойни во дворце Эмира, а впереди ждала дорога назад.

Последний раз Вовка очнулся уже перед самой смертью, когда они, выбравшись из Волчьего угла, выехали на бетонку. Дмитрий спешил. Он выжимал из машины все, что возможно, и даже больше того. В нагревшейся на солнцепеке кабине, несмотря на открытые окна, было невыносимо жарко.

– Куда мы едем? – внезапно спросил Гуляй, еще минуту назад бывший без сознания.

Услышав вновь голос друга, Дмитрий неподдельно обрадовался:

– Обратно в город. Если повезет, успеем на самолет Сытых. Нет, придумаем что-нибудь другое. Главное, держись, не раскисай…

– Дурак ты, Святой, – прервал его ободряющий монолог Вовка. – Сказал бы сразу, что я скоро сдохну, а то все тянешь волынку, ходишь вокруг да около.

Дмитрий от неожиданности не знал, что ответить. А Вовка, помолчав, – видно было, что каждое слово стоит ему неимоверных усилий, – продолжал:

– Ведь я тебя, командир, там, во дворце, пришить собирался. И ты это понял, тогда еще понял, просто виду не подаешь. В благородного играешь. А мне твое благородство не нужно, и Пашке Дробину оно тоже больше не нужно…

Вовка захрипел, закашлялся. На губах выступила красная пена.

– Перестань… – попросил Дмитрий.

Гуляй отрицательно цыкнул.

– Не-ет! – процедил он. – Мне твоя правильность вот где сидит!

– Заткнись, Гуляй! – Святой повысил было голос, но тут же, взяв себя в руки, уже спокойнее сказал: – Это все в прошлом. Если бы ты хотел меня замочить, то замочил бы. А раз я жив, значит, не было по-настоящему у тебя такого желания.

– Было, командир, и какое! – зашипел Гуляй, брызгая слюной и наваливаясь изувеченной, с запекшейся кровью щекой на Димино плечо. – Он мне еще в Москве деньги предложил, чтобы я тебя и Пашку после всего и завалил…

– Кто он?! – Святой резко обернулся. – Кто?

Но Вовка, словно не слыша, продолжал:

– Плевал я на эти деньги! Мне себя проверить хотелось… И с вами хотелось очень… Чтобы опять, как раньше, как на войне: все вместе, плечом к плечу…

– Да не врал бы ты, – неуверенно возразил Святой. – Ну подумай, дурья твоя башка, какой из тебя ликвидатор?! Ты ведь и сам мог погибнуть в любой момент штурма дворца. Про это не подумал твой заказчик?

– Да ему, видно, плевать и на тебя, и на меня. На тебя у него толстенное досье – он про каждый твой шаг все знает. Думает, наверное, что если не я, то кто-нибудь другой тебя порешит, командир. Так что будь осторожен…

Дмитрий больше не перебивал, только сильнее, до хруста в пальцах сжимал руль.

– А знаешь, – Гуляй вдруг попробовал улыбнуться и не смог, – я ведь так решил: вернусь в Москву и козла этого порешу. Страшно порешу, своими руками, чтоб видеть, как он подыхает, чтоб слышать его предсмертные крики и хрипы. А после и себе брюхо вспороть собирался… Спроси – почему?

– Почему?

– Узнать очень хотелось, смогу через вас с Пашкой перешагнуть или нет. Если бы перешагнул и убил, значит, стал бы настоящим воином, с большой буквы, чтоб ни совести, ни сомнения… Перед таким нет преград.

Внутри у Дмитрия бушевал пожар. Ему было и больно, и радостно. Что бы сейчас ни плел Гуляй, но там, в спальне, он выстрелил не в Святого, а в охранника, и рукой его двигал тогда не ум, где-то уже порядком спятивший, а сердце. Значит, в сердце, в душе Вовка был за него с Пашкой, свой.

Дорога убегала из-под колес пестрой лентой. Мимо проносились воспаленные волдыри гор, будто весь этот край страдал проказой. От недавних дождей не осталось и следа. Посвежевшие было склоны успели потерять прежнюю привлекательность. Украшавшая скалы зеленая кайма увяла и пожухла. От жары воздух звенел, словно натянутая струна.

– Я умираю… – простонал Вовка.

Он напрягся всем телом, прогнулся, конвульсивно хватая ртом воздух, вцепился обеими руками в край сиденья, дико замотал головой, стремясь сбросить с себя невидимый, гнетущий его груз, и, жалобно охнув, повалился на бок. Послышался глухой стук: расслабившиеся мышцы шеи больше не поддерживали голову, и она ударилась о дверь. Хлынул поток крови, заливая кабину.