Сергей Алтынов - Болевой прием

Я прекрасно все это понимала и имела собственный, не слишком бедный опыт. В РБ задача – как минимум искалечить противника за минимальное время. Хорош спорт, нечего сказать.

– Так вот, этот Пашкин приятель хотел его вовлечь в какую-то дурацкую игру. Киллеры какие-то, жертвы... Херня полная!

Выражений Хмурый не выбирал.

– Бегают друг за дружкой, стреляют из тюбиков с краской, что-то вроде пентбола, – продолжил Сергей.

Значит, Павла все-таки пытались вовлечь в игру?! Что это было, отвлекающий маневр? Попытка замаскировать похищение под «менеджерские игрища»?

– Кирикову и его старшему ты об этом сказал? – поинтересовалась я.

– Пашка в игру играть не стал, не маленький. А тренировки продолжил. Ну я так, в общих чертах сказал Кирикову... Он даже записывать не стал.

Кириков и Губанов были в курсе, но отрабатывать версию, связанную с игрой, не стали... Или поручили Пирогову, а тот доложил, что ни в какую игру никто не играл, направление было признано неперспективным? Возможно...

А сейчас похитители очень опасались, что я доберусь до Хмурого и ухвачусь еще за один кончик? Похоже, так и есть.

– Поехали, – произношу я и через полминуты наконец-то выруливаю на МКАД.

– Почему я должен скрываться? – интересуется Хмурый, с недоверием глядя на выставленную в коридор раскладушку.

До моей съемной квартиры мы добрались довольно быстро, минуя большие пробки. Сергей не смог не высказать удивления относительно моего знания всех московских переулков.

– Пару суток поживешь здесь, – категорически заявляю я. – Пока охота не кончится.

– За пару суток кончится? – с какой-то неприятной иронией переспрашивает он.

– Думаю, да.

Как остановить киллерский механизм, я уже придумала. Моя задача – вывести из-под удара Ольгу и Хмурого. Ну и себя заодно. Сделать это не так уж и сложно, и я непременно осуществлю свой замысел завтра днем. Стрельба уже порядком поднадоела.

– И где Павел, выяснится? – продолжает Хмурый в том же духе.

– Это не обещаю. И вообще, говори тише, там – спят! – киваю я в сторону закрытой двери, ведущей в комнату.

Однако там уже не спят! Дверь открывается, и на пороге возникает Ольга. Отнюдь не заспанная, только одетая уж слишком легкомысленно. Но Хмурого совсем не удивляют Ольгины формы. Он здоровается с женщиной, а потом вопросительно смотрит на меня.

– Ольга, это Сергей, Сергей, это Ольга, – представляю я друг другу своих новых знакомых. – А теперь отбой, я устала.

Ольга лишь пожала ничем не прикрытыми полными красивыми плечами, закрыла дверь с обратной стороны, успев стрельнуть в Сергея светлыми глазками, которые из бесцветных стали серыми и лучистыми. Хмурый в ответ лишь пожал плечами и улегся на раскладушку. Сама я разместилась в кухне. Перед тем как провалиться в сон, вспомнила вопрос, который Сергей задал мне дважды, если не больше: «Кто ты?»

И в самом деле – кто я?

Почему не другая, а именно такая?

Ведь когда-то, как и все, училась в школе, носила белые носочки и чистенькие платьица, а в младших классах школы хотела стать дрессировщицей в цирке. Причем дрессировать хотела всех животных – от пони до бегемотов. Девушку – дрессировщицу лошадей я видела в нашем городском цирке. Она была одета в кружевные, вышитые золотом сапожки и коротенькое платье. И ножки у нее были розовые и изящные. Потом цирка не стало, в него попал артиллерийский снаряд, и он сгорел дотла. Спаслась ли дрессировщица и лошади, не знаю... Как и то, что случилось с моими родителями...

Мне нужно спать, но уснуть я сейчас не могу. Перед глазами одно из главных воспоминаний детства.

Война...

Я уже ходила в школу и многое понимала. В частности, то, что три немолодых толстолицых дядьки собрались в заснеженном, населенном мохнатыми быками лесу и росчерком перьев ликвидировали страну, в которой я родилась. Возможно, для жителей Центральной России СССР отошел в вечность прозаически тихо, но для тех, кто жил на окраине, все сложилось совсем по-другому. По телевизору усатый и придурковатый дядька крутил дурацкое колесо и рассказывал бородатые анекдоты, то же, что происходило с сотнями тысяч людей, вынужденных бежать, спасая жизни своих детей и свои собственные, телевизионщики не показывали. Что ж, у так называемых «гласности» и «свободы слова» свои предпочтения. Я родилась и выросла как раз на такой вот окраине. Русских там было немало, они помогали коренному населению строить промышленные предприятия, дороги, мосты. Мой отец был инженером-проектировщиком, как раз мосты эти самые и строил... Война началась на пустыре около магазина «Подарки». Наш дом находился рядом, и мы с мамой часто бывали в этом магазине. Не покупали, а просто разглядывали всякие безделушки, фигурные лампы, резные камины и прочие бесполезные, но приятные для глаза вещи. И сам магазинчик был похож на игрушку: одноэтажный, с оригинальной остроконечной крышей и разноцветными окнами-витринами... Война началась с того, что орудийный снаряд напрочь снес стеклянную витрину «Подарков», разметав осколки и покалеченные (убитые?!) сувенирные фигурки по всей улице... Перед этим, конечно же, были митинги на главной площади, но первый выстрел пришелся по игрушечному магазину. А наш дом оказался как раз между некими «вовчиками» и «юрчиками». «Юрчиками» считались те, кто был как бы за прошлую, «советскую» власть, а «вовчиками» – кто вроде бы в оппозиции, то ли за исламскую республику, то ли еще за что-то. И в «вовчики», и в «юрчики» записывались не столько по идеологическим убеждениям, сколько по месту жительства. Наша семья автоматически оказалась «вовчиковской», так как в нашем районе тон задавали оппозиционеры. Перестрелки с каждым днем (если не с каждым часом) усиливались, и мы всей семьей отправились в город П...дж, находившийся почти на самой границе. Там жили родственники отца. С собой почти ничего не взяли, так как рассчитывали вернуться через пару недель. А вышло – через жизнь. Не прошло и пяти дней с нашего приезда в приграничный город, как на него началось наступление. Наступали «юрчики», «вовчики» вынуждены были спасаться бегством. И не только они. Из окрестных кишлаков поток людей хлынул к границе. Наша семья и еще человек пятнадцать русских кинулись в погранотряд, чтобы там укрыться, но солдаты встали на крыше казармы, истерично крича тонкими подростковыми голосами: «Не подходите! Будем стрелять!» Говорят, такую команду дало начальство из Москвы. Может, тоже своя логика – погранотряд, он лишь называется столь грозно, а на деле человек пять офицеров, пара-тройка прапорщиков, а остальное солдаты-срочники тонкоголосые. Все остальные куда-то подевались, а из тяжелого вооружения лишь пара пулеметов. А «юрчиков» целая дивизия, понабрали любителей пострелять со всех кишлаков... По людям, конечно же, солдатики палить не стали, но в воздух пару раз выстрелили. Как сейчас помню – выстрелы, крики и небо то белое, слепящее глаза, то черное от гари. На нейтральной полосе стояли ставшие ничейными трактора, валялись сундуки, ковры, даже пара холодильников. А чуть поодаль тьма орущих людей.