Виктор Иванников - Продолжение борьбы

Но она уже его не слушала, а «упорхнула» в кухонный зал, откуда вскоре загремела посудой.

Карим прошел к раковине, снял рубашку, майку, принялся умываться. Плескался чуть прохладной водичкой с большим удовольствием, но когда закончил и обернулся, увидел, что его повешенных на ручку майки и рубашки нет. Повернувшись, обнаружил стоящую рядом Гулю, державшую в своих руках его одежду. Она негромко пояснила:

— Карим Юсуфович, Ваша рубашка и майка — они пропотели. Я их взяла, постираю, поглажу и утром оденете свежими.

Не зная, что сказать, он только «протянул»:

— А как же мне сейчас, не могу же я голым идти домой.

Но она возразила.

— А я возьму у нашего мастера-наладчика в шкафчике. У него есть чистая рубашка. Ему жена всегда чистую рубашку в запас дает. Он добрый, все поймет, человек хороший. А её потом тоже постираю и поглажу.

Карим развел руками.

— Но сейчас уже ночь, тебе же нужно отдыхать, завтра тяжелый, напряженный день.

— Ничего, Карим Юсуфович, мне это не в тягость, — и вдруг, прямо глядя ему в лицо, высказалась, — ну… в удовольствие. Ведь я же вижу, какой Вы ходите, никто за Вами не смотрит, а Ваш Александр только свой кофе, да банки с тушенкой Вам скармливает.

Карим помрачнел:

— Да, Гуленька, тут ты права. Нет у меня и моих боевых товарищей времени на личную жизнь, быт. Сама знаешь, на какое дело мы замахнулись, как народ ждет от нас результата, и пока мы его не добьемся, придется жить так, как ты сейчас обрисовала, ничего не поделаешь.

— Нет, поделаешь, — запальчиво возразила она, зажала свой рот ладошкой… замялась, почему-то оправдываясь, — я к Вам не навязываюсь, просто вижу — человек хороший, такое дело для всех делает, ничего не боится, головой рискует, а никто ему в жизни и не поможет. Мне же это не в тягость. А ещё — даже у нас была прачечная, многие мужчины и женщины приходили туда и стирали, машинами стирали. Быстро, чисто, да и выгладить там было просто.

— Спасибо, Гуленька, за верное напоминание, как только хоть чуть-чуть управимся с баем, обязательно её вернем и восстановим для народа, действительно, пусть пользуются себе в радость. Обещаю к этому вопросу вернуться. Но у меня и на это времени нет.

Она опустила голову, затеребила фартук.

— А Вы скажите Александру, пусть он Ваше белье мне приносит, я и приведу его в порядок, а если можно, то сама за ним буду приходить. Карим в душе ахнул: ай да, Гуленька, добрая душа!

Но, осадил себя, ответил:

— Спасибо большое тебе, спасибо за доброту твою, сейчас пока не могу ответить, слишком серьезное дело предстоит, все мои мысли будут только этим заняты.

Она все также молча теребила фартук, снова тихо произнесла:

— Если Вам самому неудобно Александру сказать, то я могу ему это объяснить. Он всё поймет, он Вас очень уважает…

И еще яростнее затеребив фартук, всё также тихо добавила:

— Если Вам не нравится, что это я Вам постираю и поглажу, то это могут сделать многие женщины, никто не откажет.

— Нет, Гуленька, мне, скажу тебе честно, твоя забота очень нравится, но сейчас, пойми меня правильно, до тех пор, пока мы этого бая на суд народа не притащим, пока он не ответит за свои преступления, никакой личной жизни невозможно, к сожалению, поверь.

Все также теребя фартук и не поднимая головы, тихо, запинаясь вымолвила:

— Я понимаю. Я буду ждать.

Карим вдруг решился, подошел к ней, обнял, прижал и, гладя как ребенка по голове, шепнул:

— Будет еще и «на нашей улице праздник», обещаю. Ты только дождись.

Она вырвалась, резко отошла и звонко выкрикнула:

— А я дождусь, назло всему дождусь. А сейчас, не дам тебе голодному умереть тут среди обилия еды. И не сердись на меня за то, что я затеяла такой разговор.

— Гуленька, я не сержусь, а наоборот… радуюсь…

Она погрозила пальчиком и буквально улетела. Вскоре тарелки с блюдами так и замелькали у него перед глазами, а под конец она торжественно внесла белую рубашку и, сияя своими темными глазами, протянула ему.

— Вот, командир, одевай, а завтра поутру заезжай, оденешь своё, чистое, глаженое. Ну, а сейчас одевай, садись и ешь.

Почему-то ему расхотелось есть. Молча, несмотря на её укоризненные взгляды, поел, решительно встал. Посмотрел в ее опечаленные глаза, приподнялся, погладил по спинке и ушел. У входа к нему обратился старший охранной группы:

— Карим Юсуфович, как же Вы пойдете один, ночь — нельзя одному. Эти отморозки каждую ночь свои нападения творят. Давайте я Вам бойцов дам. Они охранят. А лучше я машину для Вас вызову, мигом довезет, тут всего ничего.