Евгений Сухов - Бриллиантовый крест медвежатника

– Это вне всякого сомнения, – сказал Савелий и мягко добавил, глянув в сторону надзирателя: – Голубчик, закройте, пожалуйста, за мной дверь.

Он прошел в камеру. Дверь за ним, лязгнув, закрылась, и тотчас в волчке нарисовался глаз мордатого надзирателя.

Стоян сидел на кровати и с интересом посматривал на неожиданного визитера. Гость был чуть выше среднего роста, голубые с серинкой глаза смотрели открыто и прямо, бородка и усы были аккуратно подстрижены, а в петлице его костюма дорогого сукна серебрился орден Святого Владимира. Но было в посетителе и еще нечто такое, что одновременно и насторожило церковного вора, и вызывало к посетителю особый интерес.

Савелий, присев на жесткую скамеечку против Стояна, в свою очередь, тоже с любопытством рассматривал знаменитого арестанта, солидного мужчину годов под сорок, широкоплечего, с умным, не лишенным симпатичности лицом и окладистой рыжей бородой, некогда, несомненно, знавшей иной, приличествующий уход.

– Меня зовут Савелием Родионовым, – тихо сказал посетитель. – Я – вор-медвежатник. Может, слышал?

– Может, и слышал, – неопределенно ответил Стоян с кривой усмешкой.

– Корона императрицы с чудотворной иконы, которую ты увел из монастыря в Казани, у меня, – еще тише сказал Савелий. – Я пришел к тебе узнать, где ты спрятал бриллиантовый крест.

– Какой крест, какая корона? – пожал плечами Стоян, продолжая с интересом рассматривать странного визитера.

– Корона та самая, что была на ризе украденной тобой иконы и которую ты спрятал в ножке диванного стола, предварительно разрезав ее на части. Перед тем как ее разрезать, ты вынул несколько алмазов из обода и четыре крупных бриллианта из самой короны, чтобы при резке не повредить их. А крест, венчающий корону, осыпанный мелкими бриллиантами, спрятал в другое место, и его не нашли. Корона теперь у меня, и я хочу, чтобы ты отдал мне крест.

Савелий замолчал и выжидающе посмотрел на Варфоломея.

– Вот так вот запросто отдать тебе крест, осыпанный брильянтами? – усмехнулся Стоян.

– Не запросто, а за деньги, – уточнил Савелий.

– Так ты говоришь, чтобы не повредить камушки, я будто бы вынул из короны пять бриллиантов? – спросил Стоян.

– Четыре, – исправил его Родионов.

– А сколько не хватает алмазов в ободе короны? – глаза в глаза посмотрел Стоян.

– Семи, – улыбнулся Савелий.

– А я-то думаю, что в тебе такого… не срастается, – с облегчением, которое наступает после разрешения неопределенности и сомнений, сказал Стоян. – Вроде ладно все – и клифт на тебе подходящий, и орденок к месту, а сомнения одолевают. Оказывается, ты – вор, как и я. Я даже кое-что слышал о тебе, когда на воле был. И вот на тебе – ко мне приканал. Силен, уркаган, уважаю. Значит, взял корону?

– Взял, – ответил Савелий. – Только вот не целая она, креста на маковке не хватает.

– А трудно было тебе ее добыть? – попытался было увести разговор в сторону Стоян.

– Трудно, – ответил Савелий. – Так как с крестом-то?

– Тридцать косарей, и я выложу все, что о нем знаю, – просто сказал Варфоломей.

– Идет, – ответил Родионов.

– Филки при себе?

– Да, – полез в карман Савелий, воспользовавшись тем, что волчок в двери был пуст.

– Нет, все не надо, – тихо сказал Стоян. – Оставь мне тысяч десять. Они помогут мне коротать здесь дни. Теперь сорваться с этого кичмана мне уже не удастся. Заперли тут меня крепко. Остальное жонке отдашь, обещаешь?

– Слово даю, – ответил Савелий, незаметно передавая деньги Стояну.

– Ну, вот и ладненько, – повеселел знаменитый каторжанин. – Знаешь мою супружницу-то? Небось все перечитал, что про меня было написано?

– Было дело, – согласился Савелий. – А жену твою зовут Прасковья Константиновна Кучерова. Живет она в Харькове, только улицу и дом не ведаю.

– Харьков, улица Поперечно-Мещанская, дом Сычугиной. Ее квартира на втором этаже.

Он немного помолчал, затем медленно спросил, поймав взгляд Родионова:

– Значит, сделаешь? Отдашь Парашке деньги?

– Сказал же, отдам, – заверил его Савелий. – Не беспокойся.

– Лады, – отмел все свои сомнения Стоян. – Тогда слушай, – он отвел взгляд и уставился куда-то мимо Родионова. Собственно, его уже не было здесь, в этой крохотной камере, для которой более подходило название «камора». Тело его, да, было здесь и тихо рассказывало что-то, но суть его самого перенеслась в то злопамятное утро пятого июля девятьсот четвертого года, когда в их каюту первого класса постучали так, как могут стучать только легавые.