Дмитрий Вернидуб - Полынь и порох

– Ура! – тихо вскрикнули партизаны и, с позволения улыбавшегося Смолякова, навалились на чай с баранками.

Тихий летел, мягко касаясь копытами земной поверхности. Степной воздух бил Алешке в лицо, пытался сорвать фуражку, ремешок которой стиснули зубы.

От багаевской переправы дорога бежала через степь, минуя обросшие кустарником ерики, и дальше резво поднималась к Бессергеневке, тянулась изогнутой лентой сквозь хутора и станицы до самого Новочеркасска.

Конь принял нового седока почти сразу. И теперь азартно отмеривал версты, втягивая ноздрями горьковатый, треплющий гриву ветер.

Лиходедов наслаждался стремительной скачкой, привставал на стременах, закрывая глаза и расставляя руки в стороны, словно крылья. Казалось, вот-вот, еще чуть-чуть, и они с конем оторвутся от земли и поднимутся в бездонное небо.

…Алексей увидел Ульяну издали. Сердце в груди сладко заныло в предчувствии встречи, заставляя пришпоривать лошадь. Стройная фигурка в белом платке сгибалась под тяжестью кадки с колодезной водой. Время от времени останавливаясь, чтобы передохнуть, девушка мужественно тащила воду в лазарет.

Резко осадив Тихого перед сестрой милосердия, Лиходедов спрыгнул и подхватил кадку, ведя другой рукой коня за повод.

– Не надрывайся ты так, Улечка… Барышням нельзя. Неужели попросить некого?

Уля благодарно улыбнулась и поцеловала Алешку, ничего не ответив. Через секунду девушка огорошила своего кавалера:

– У нас в лазарете Ценципер объявился! Никто не знает, откуда взялся, – говорят, сам пришел. Ели ноги приволочил. Сейчас без сознания. Рана у него на шее ох нехорошая…

– Как Ценципер?! Его же пристрелили!

– Вот так. Взялся, и все тут.

– Ладно, Уля. Я в штаб, к полковнику Смолякову. А фотографа никуда не отпускайте, пусть его поменьше народу видит.

Вскоре у дверей госпиталя был выставлен караул. Больной с документами на имя инженера Горского попал под арест, будучи лежачим и не выказывая возмущения.

– Лечите его, – распорядился Смоляков, отправляясь с другими офицерами штаба в Константиновскую. – Вернусь, тогда допросим по всем правилам. Он должен что-то знать.

В Константиновской делегацию Заплавской группы ожидал весьма холодный прием. Встретившись с Походным атаманом на борту парохода «Москва», стороны сухо обменялись приветствиями и сразу же перешли на выяснение, кто, почему, кем и с какой целью командует.

Сразу чувствовалось, что Попову, и особенно его свите, приятнее было бы видеть у себя депутацию рядовых казаков, заявлявших о готовности мобилизоваться по приказу Походного атамана, нежели встретить представителей временной власти и организованной Донской армии, далеко превышающей численность Степного отряда. Вдохновителей неудачного похода по холодным степям крайне раздражало, что дело организации казачьего восстания проведено без их благословения, и, главное, лицами, обладавшими достаточным опытом и знанием.

И все же того, чего каждую минуту ожидал полковник Смоляков, не случилось.

Ограничившись на первый раз общими язвительными замечаниями в адрес руководства Заплавской группы, ни генерал Попов, ни его начальник штаба полковник Федорин ни словом не обмолвились о донском золоте. Правда, Иван Александрович спиной чувствовал буравящие его взгляды, понимая, что оппоненты прощупывают ситуацию, не собираясь откладывать его дискредитацию (а заодно и всего штаба Донской армии) в долгий ящик.

Затишье длилось три дня, и только тринадцатого апреля Походный атаман решил посетить Заплавскую группировку. С самого утра казаки суетились, с нетерпением ожидая команды на построение. Генерал Попов сначала обошел выстроенные полки, поздоровался, а затем обратился к казакам с речью.

Попов немного побранил казаков за прошлое, поблагодарил за настоящее и призвал стойко бороться за жизнь и свободу. Но затем тот, кто однажды бросил уже соратников на произвол судьбы, перешел на офицерский вопрос.

Попов начал с того, что всех офицеров разделил на три категории. Первую, по его словам, составляли те, кто ушел с его отрядом в степи, кто честно выполнил свой долг и заслуживает звания офицера. Во вторую он соблаговолил зачислить тех, кто, как он выразился, искупил свою вину тем, что четвертого апреля ушел из Новочеркасска. В третью категорию он включил, назвав преступниками, оставшихся в Новочеркасске.

После такого непродуманного заявления в отношениях двух группировок образовалась трещина. Офицеры Донской армии считали себя оскорбленными, а казаки – обиженными за своих начальников. Последствия не заставили себя ждать – сразу после этого однофамилец Ивана Александровича генерал Смоляков сложил с себя полномочия командующего.