Вячеслав Денисов - Тюремный романс

– Хочу, – признался молодой криминалист.

– Зуб новый, в смысле – не сточенный. Мы имеем дело с частью зубного «моста», так как есть следы от крепления к коронке соседнего зуба, и они еще не потемневшие. – Вадим вспомнил о своей золотой коронке на коренном, которую он видел в зеркале еще час назад, во время чистки зубов, и хотел было выпалить, что по давности установки она приблизительно равна с найденной, но, увидев жадные глаза Быкова, остановился. – Так… Способность атомов золота образовывать химические связи с другими атомами, то есть валентность, крайне низка… Особенно это относится к процессу образования солей. Поэтому я определяю время установки коронки как… – Подняв глаза к небу, он пожевал губами. – Четыре-пять месяцев.

Глядя на побледневшего Быкова, Пащенко в очередной раз беспристрастно отметил, что профессионализм – непропиваемая вещь. Заместитель областного прокурора, «шарящий» в валентности, это вам не… Это вам не за милицией надзирать. Кто знает, что одной фразой Пащенко выдал все свои знания по школьному курсу химии? Один Струге, но тот ни за что никому об этом не скажет.

– Сергей Владимирович, установите все государственные и частные стоматологические клиники, занимающиеся протезированием зубов. Радиус поиска сужается, потому что не все берутся работать с золотом. Он еще больше сузится, если вы определите для себя возраст и пол пациента. Думаю, от двадцати до сорока, и это обязательно мужчина.

Объяснять далее Вадим не счел возможным, потому что если бы он это сделал, то через пять минут сам назвал бы фамилию того, кому Рожин выбил зуб. А тогда зачем носит погоны Быков?

Через минуту ему позвонил прокурор. Вадим отрапортовал, сознательно опустив фамилию потерпевшего, и направился к машине. Быков умный парень и все сделает так, как надо. Это в разговоре с Вадимом Сергей выглядит как первоклассник, но в этом нет ничего удивительного. Кто виноват в том, что Пащенко знает больше, умеет лучше и стал таким неудобным для бесед давным-давно?

А прокурор…

В камере СИЗО задыхается от жары и обиды друг. Он сейчас очень хочет есть, сидит у крошечной «решки», вдыхая полными легкими воздух с улицы. Откуда конвою знать, что у парня нет трети левого легкого? Да и знали бы вертухаи – наплевать им на это.

Сашка сидит, и пока никто не знает, кто его туда упрятал. Жизнь так паскудна, что поручиться сейчас Вадим может только за себя и Струге. Гадкие поступки на глазах зампрокурора совершали такие люди, за которых Пащенко мог поручиться не задумываясь. Но время идет, ума становится побольше, опыт матереет, эмоции притупляются. Рожина убили за то, что он стал лишним в деле Пермякова. Зачем прокурору сейчас сообщать, что Пащенко может назвать фамилию убиенного, даже если в карманах трупа нет документов? Чтобы перед прокурором логично встал вопрос – откуда это известно его заместителю? А если прокурор…

Ерунда, конечно, но профессионализм – вещь непропиваемая. Особенно тогда, когда в вонючей камере сидит друг детства. Друг, который скорее застрелится из табельного «ПМ», нежели возьмет деньги не в кассе прокуратуры, а из чужих рук.

Кормухин из областной прокуратуры прибыл в СИЗО для допроса Пермякова как раз после того, как Сашка доел капусту в мятой алюминиевой тарелке и допил жидкий, похожий на третью заварку чай.

– Хлеб будешь? – Сашка кивнул гаишнику на свой оставшийся после роскошного обеда кусок.

Тот почему-то решительно отказался. И в этот момент в двери заскрипел замок.

– Пермяков! На выход.

– Не колись, – посоветовал гаишник.

Толстяк на нарах, поджав губы, посмотрел на бывшего милиционера, как на дурака, и снова увлекся книгой.

Конвоир терпеливо ждал, пока бывший заместитель транспортного прокурора сполоснет под краном руки, потом шагнул из камеры, давая ему дорогу, и с грохотом захлопнул дверь.

– Расколется, – удовлетворенно заметил гаишник, которому не давала покоя обида за недавнюю трепку. – Прокурорских быстро колят.

Глаза «куриного» следователя повлажнели. Он уже почти закончил обед и теперь сидел между нарами толстяка и беззубым гаишником, теребя в руках полу спортивной майки. Он был в «расколе» уже неделю и сейчас терпеливо дожидался суда, надеясь на его гуманность и жалость. На что надеялся любитель романов, было непонятно, ибо за все время их общего пребывания в камере он лишь дважды перекинулся словом с сокамерником. С этим, от прокуратуры. Разговаривать с остальными он то ли брезговал, то ли считал излишним. Закончив трапезу, все, кроме толстяка и гаишника, полезли на свои места. Первый не вставал с самого утра, вяло пережевывал их с Пермяковым общую колбасу и запивал крепким «Ахмадом», а второй стал собирать посуду. Зануда «прокурорский» утром определил очередь уборки, и выходило, что первым в ней оказался именно бывший владелец полосатого жезла.