Сергей Зверев - Принцип мести

Мысль, озарившая меня, была слишком невероятна, чтобы оказаться правдой.

– Дерись, сукин сын, – сквозь зубы проговорил я.

– Не надо играть желваками и надувать на лбу вены, – сказал он негромко. От звука этого голоса я готов был выпрыгнуть из клетки или броситься ему на шею, – теперь у меня уже не оставалось никаких сомнений: передо мной был мой друг Садовский.

– Ты же в плену, – ошарашенно проговорил я, не переставая вести «бой».

– Эти ребята зарабатывают на мне деньги.

Садовский сделал «вертушку», как бы призывая меня не расслабляться и не слишком широко открывать рот.

– Где тебя держат?

– Бесполезно, – сказал он. – Их слишком много.

– Я попробую...

– Не надо. Лучше отработай первый комплекс...

В соответствии с этим комплексом я должен был провести подсечку, уложить его на спину и нейтрализовать удушающим приемом. Очевидно, Садовскому было нужно проиграть в полуфинале. Поражение было для него предпочтительнее победы. Я не стал выяснять, почему, и вполне достоверно под дикие вопли толпы «задушил» его.

Моего поверженного противника проворные монахи тут же схватили за ноги и уволокли прочь. На его счастье, они не стали проверять раскаленным на огне прутом, жив ли он, как это делали в Древнем Риме; бросив Черную Маску в «трупницкой» – палатке за пределами колизея, служки вернулись в панкратион.

Выходя из клетки, я заметил, как к палатке направился Солдат Удачи. Очевидно, он хотел убедиться, что кавказский пленник действительно отвоевался и в случае необходимости добить его. Разумеется, я последовал за ним.

Зрители, находящиеся в колизее, не обратили на меня внимания – они уже были поглощены очередным зрелищем – настоящим боем настоящих гладиаторов, один из которых по заведенной в вечном городе традиции был вооружен щитом и мечом, а другой, трезубцем и металлической сетью.

Я откинул полог «трупницкой» и увидел катающихся по земле людей. Садовский, перехватив руку Солдата Удачи, в которой был зажат огромный тесак, пытался отвести его от своего лица, а свирепо сопящий наемник, играя потными мускулами, изо всех сил давил на рукоять.

Ему хватило одного удара ребром ладони по его вздувшейся от напряжения бычьей шее. Солдат Удачи обмяк и всей своей массой завалился на тесак, который Садовский успел развернуть в его сторону.

– Беги, – сказал я.

– Бегу, – не стал возражать Садовский.

Кажется, никто его не видел. Кроме Даши, с которой я столкнулся, выходя из палатки. Она была чем-то чрезвычайно взволнована – ее бледное лицо и прерывистая речь не оставляли в этом никаких сомнений.

– Тебя везде ищут, – выдохнула она.

Я совсем забыл! Победа в полуфинале открывала мне выход в финал. Уклониться от заключительного поединка я не мог: участник, по тем или иным причинам не вышедший на ринг, автоматически лишался премиальных. Как поется в песенке про старперов военной поры, независимо от того, жив ты или помер. Остатки хмеля мгновенно улетучились из моей головы: трезвее, чем в ту минуту, я был, наверное, только на государственном экзамене по истории КПСС.

Мое появление в колизее сопровождалось оглушительным свистом, топотом сотен ног и треском бамбуковых хлопушек. Пронырливые букмекеры сновали по трибунам, собирая деньги – игроки на тотализаторе делали последние ставки. Я чувствовал себя так, будто только что проснулся, причем не в своей кровати, а на площадке какого-то грандиозного театрализованного шоу под ослепительным светом направленных прямо в мое лицо софитов в окружении огромной толпы, которая напоминала в этот миг исполненного очей апокалиптического зверя. На какое-то мгновение я потерялся, оробел. Что хотят от меня эти люди? В экзальтированной атмосфере колизея, в настрое толпы – разнузданной, алчной и беспощадной – явственно ощущалось ожидание чуда, требование чуда и жажда крови. Казалось, публикой овладело какое-то коллективное безумие. И только фигура Спокойного выпадала из общего фона беснующейся массы, стояла как-то особняком: Спокойный медитировал перед боем, сидя на деревянной скамейке в стороне от трибун и судейского столика, как бы подчеркивая свою неслиянность и преходящим и суетным.

Я вошел в клетку первым, оставив все свои надежды, сомнения и предчувствия, планы и сиюминутные озарения за пределами панкратиона. Я вошел в клетку, как в другое измерение, где перестают действовать нормы человеческой морали и не имеют значения личные воспоминания, где все – изнанка жизни, и две тысячи лет, прошедшие со дня крестной смерти Христа – всего лишь символ на бумаге, а не долгий путь к сияющей вершине, где заповеди – ветхозаветный хлам, а душа – всего лишь заблудшая овечка в бездумном теле, основное назначение которого – убивать. Мне оставалось лишь принять это как данность и покориться своей участи. Страха не было, страх – плохой союзник. Надо мной довлело нечто граздо худшее – обреченность. Что я мог противопоставить Спокойному? Только умение держать удар. Нокаут был неизбежен. Но вряд ли подобный исход понравился бы организаторам состязаний и тем паче зрителям: их устраивала только смерть одного из нас, большой палец, известным жестом указующий вниз. С любой точки зрения это было достойное вложение их капитала.