Сергей Зверев - Принцип мести

– К ней?

– Да, к Миледи.

– Почему-то во мне, как в христианах времен правления Нерона, живет предчувствие конца. Его принимали за Антихриста. Некоторые историки считают, и Светоний в их числе, что его авторству принадлежит чудовищная забава: к столбам привязывают обнаженных христианских девушек, после чего их публично насилует человек, зашитый в звериную шкуру. Известный негодяй Дорифор, за которого Нерон якобы вышел замуж, испуская вопли девственницы, завершает представление символическим убийством зверя, который есть некто иной, как Нерон. Видишь ли, мы приблизились к той черте, за которой начинается нероновщина и ожидание апокалипсиса. Еще немного, и в колизее начнут травить людей собаками, разрывать их на части львами, использовать вместо живых факелов для освещения цирка ночью. Мы на грани эстетики всеобщего зверства. Очень скоро возможно появление новой Бландины, распятой на кресте, и Орфея, раздираемого медведем. Осталось лишь ввести должность Меркурия с раскаленным железным прутом, чтобы он прикасался им к каждой жертве, и Плутона, который будет убивать молотом все, что подает еще признаки жизни... Мы должны остановить это безумство.

– Как? Участвуя в нем?

– Пока Богуславский себя не обнаружил – да. Но для меня это не просто охота за зверем. Испытание крепости Бога во мне – вот главное. Я должен сразиться со львом и с радостью, если понадобится, умереть, как это делали христианские мученики.

– Но стремление к страданию и смерти было приравнено к ереси и каралось отлучением от церкви.

– Без крови христианских мучеников не было бы священного города. На их костях утвердился Рим. Я должен пройти через это, как привязанная к рогам дикого быка Дирцея прошла через тернии и утесы Киферона. Не одна молодая христианка, прекрасная душой и телом, разделила ее участь на потеху римской аристократии и плебсу.

Лев, запертый в клетке, внимательно прислушивался к словам Игнатия. Казалось, он все понимал и все помнил – и кресты, которыми наказывались христиане, и доносы рабов, евреев и мужей-язычников, и рудники Сардинии, куда ссылались несчастные, и жестокие бичевания в цирке. В этом звере непостижимым образом соединялось несоединимое – мудрость веков и людоедство.

– Да, завтра мы с ним сразимся, – вдохновенно проговорил Игнатий. – И если правда окажется на моей стороне – жив Бог, и Он поможет мне. Пусть обязательно придет Илия, ты передай ему мою просьбу. Он должен видеть, как встречают погибель истинные христиане. И пусть он устыдится и перестанет выдавать себя за посланника Божия – слишком тяжела эта ноша для такого, как он. А сейчас оставь меня наедине со львом, мне еще многое надо обдумать, успеть понять. Иди. И не оглядывайся.

Я не стал ему перечить, надоедать уговорами и увещеваниями, хотя экзальтированное состояние моего друга внушало мне беспокойство. Возможно, думал я, во всяком случае, хотелось на это надеяться, вера укрепит его боевой дух, сделает менее уязвимым перед теми нелегкими испытаниями, которые нам суждено было пройти рука об руку. Что же касается меня, то мне приходилось рассчитывать только на самого себя; верующим быть легко, трудно подвергать веру сомнению. У меня сложилось стойкое мнение, что, несмотря на всю грандиозность задач, которые ставит перед человечеством библия, пик христианства уже пройден. Нам никогда не достичь тех высот религиозного бдения, которое сопровождало явление Христа. Возможно, именно вдохновенное ожидание Царства Божия, в скорое пришествие которого, как и в апокалипсис, так верили первые христиане, и стало причиной сошествия в наш бренный мир Мессии, и он есть не что иное, как результат высочайшей концентрации психической энергии верующих. Ведь недаром некоторые исследователи эпохи Иисуса из Назарета утверждают, что христиан еще не было, а между тем истинное христианство уже основалось и, разумеется, никогда не было столь совершенно, как в эту раннюю эпоху. По словам Ренана, Иисус не присоединил к нему впоследствии ничего такого, что бы осталось. Более того, он поступился многим, потому что всякая идея должна поступиться, чтобы быть осуществленной.

Я старался усиленно думать об этом, чтобы не думать о завтрашнем дне; размышления о вопросах вечных и бесконечных уводили меня от мыслей о себе, поднимали над собственной судьбой, не позволяя страху глубоко укорениться в моей душе. Это был мой способ самозащиты, моя лобовая броня, мои фальшборты.