Давид Гроссман - Кто-то,с кем можно бежать

Тамар стояла смирно, крепко сжимая руками швы на штанинах комбинезона. Так много сомнительных, тёмных людей встретила она за последние недели и каждый раз, испугавшись, успокаивала себя мыслью, что они только введение к нему, и что стоит приберечь страх для решающего момента. Сейчас, стоя против него, она удивлялась, что он выглядит почти безобидно, этакий громадный медвежонок, толстый и потный. И все равно не могла справиться с дрожью в ногах.

На одном из пальцев его руки был толстый чёрный перстень, Тамар не могла отвести взгляда от мизинца с длинным, как у орла, ногтем и думала, не с этого ли телефона, что на столе, был сделан звонок, из-за которого она попала сюда, и не из этой ли комнаты слышались удары кулаков и ужасные вопли.

Старик со старухой, его отец и мать, устремились к нему и, пока он говорил, представили Тамар, улыбаясь ему по обе стороны от неё с намёком и обещанием, как будто она была дорогим подарком, который они для него купили. Даже сидя он был выше их обоих и заполнял собой всю комнату, вызывая у Тамар странное чувство, что она смешна в своей миниатюрности. На золотой цепи, висящей на его широкой груди, были имена "Меир" и "Яков" – очевидно, имена его детей – и что-то похожее на длинный звериный клык. В один телефон он сказал:

– Чтоб ты не смел спускать с него глаз, когда он бросает, он мне уже порезал кого-то позавчера в Акко. – А в другой телефон прорычал: – А в обычный деревянный ящик или какую-нибудь картонную коробку из супермаркета она не может залезать, эта ненормальная?

Динка лежала у её ног, обеспокоенная. То и дело вставала и меняла позу и, наконец, что было для неё необычно во время долгого ожидания, встала. Тамар осторожно осмотрелась: справа от неё был большой металлический шкаф. На окне была решётка. На стене косо висел порванный плакат: "Поймал кайф – проворонил жизнь". Мужчина закончил один разговор, сказав:

– Только я тебя ещё раз предупреждаю: всё время проверяй, чтобы позади него не было никого, кто может нечаянно получить ножом по голове.

У него была красная лысина спереди и длинная коса сзади, и тяжёлые тёмные мешки под глазами. Он положил трубку, и под кожей его рук задвигались мускулы, похожие на буханки хлеба. Во второй телефон он сказал:

– Так пойдите в зоомагазин, там в каньоне [27] Каньон – крупный торговый центр. наверняка есть, купите ей аквариум, пусть попррробует залезть в аквариум, только чччек не забудь принести!

Выдохнув длинную струю воздуха, будто говоря "Всё на мне", посмотрел на Тамар и спросил, что она умеет делать.

Тамар проглотила слюну. Она умеет петь.

– Громче, не слышно!

Она умеет петь. Она три года поёт в хоре. У неё есть соло. По крайней мере, было, поправилась про себя, до поездки в Италию.

– Мне сказали, что ты поёшь на Бен-Иегуда, это так?

Она кивнула. На стене позади него были приклеены две поцарапанные фотографии. Он там был лет на двадцать моложе, почти голый, красный и блестящий, и боролся с другим мужчиной, очевидно, на каких-то соревнованиях.

– И в чём же дело? Сбежала из дому?

– Да.

– Ладно, ладно, не рассказывай. Не хочу знать. Сколько лет?

– Шестнадцать, – сегодня.

– Сюда пришла добровольно, так?

– Да.

– Тебя никто не заставлял приходить, так?

– Да.

Из переполненного ящика стола он вытащил листы бумаги и толстые блокноты. Рылся в них, пока не нашёл лист с бледно напечатанным текстом. Копия с копии. Она прочитала: я, нижеподписавшийся, заявляю, что пришёл в общежитие артистов г-на Песаха Бейт-Алеви по собственному желанию без принуждения. Торжественно обещаю уважать законы заведения и подчиняться руководству.

– Распишись здесь, – указал он ей толстым красным пальцем, – имя и фамилию.

Минута колебаний. Тамар Коэн.

Песах Бейт-Алеви прочитал, скривившись:

– Тут все вдруг становятся Коэнами, – сказал он, – давай-ка паспорт.

– У меня нет.

– Так другой документ, что-нибудь.

– У меня ничего нет. Я убегала в спешке и не взяла.

Его огромная голова в сомнении склонилась набок. Через минуту решил уступить:

– О-кей. Пока что пусть будет так. Теперь, я могу обеспечить здесь место для ночлега, комнату и кровать, еду два раза в день, обычную утром и горячую вечером. Деньги, которые ты зарабатываешь пением, ты отдаёшь в общежитие за жильё и еду. От меня ты получаешь тридцать шекелей в день на сигареты, питьё и мелкие расходы. Только я тебя по-хорошему предупреждаю, даже не думай меня провести. Спросишь, почему?