Валерий Горшков - Любой ценой

Что же касаемо угрызений совести за впервые случившуюся измену Светлане, то, прислушавшись к своим собственным ощущениям, Охотник понял – их нет, абсолютно. И в какой-то мере это открытие стало неожиданностью для Ярослава. Ведь он по-прежнему любил свою жену, ничуть не меньше, чем раньше, и готов был, не кривя е, искренне поклясться в этом на святой православной иконе. Неужели, размышлял он, мягко проваливаясь в сон и ощущая на своей груди ровное дыхание метиски, правы те мужики, которые изначально не считают ночь, проведенную в постели с другой женщиной, изменой? И не испытывают по этому поводу ни малейших угрызений совести, продолжая любить жену, даже «еще сильнее, чем до этого»?

Интересно, успел подумать Охотник, прежде чем окончательно отключиться, так происходит только у мужиков или у женщин тоже? Сие, как говорил философ, тайна великая есть. Ведь ни одна из жен, даже если и для них это – чистая правда, никогда и ни за что в этом не признается. Так и живем. Долго и счастливо.

Проснулся Охотник резко. Как от нажатия на выключатель. Открыл глаза, перевел взгляд на распахнутое, прикрытое легкой шторой и москитной сеткой окно, за которым уже вставало солнце. Взглянул на швейцарские наручные часы. Без четверти пять. Вовремя. Внутренний будильник не подвел. Вчерашняя попойка еще самую малость сказывалась на здоровье, напоминая о выпитом легким стуком молоточков в висках, однако это совершенно не мешало приступить к главному делу, ради которого он и оказался в этих джунглях. Ева еще сладко спала – нагишом, как это и положено с ее именем и профессией, – свернувшись калачиком рядышком с клиентом, на широкой кровати. Ярослав не стал будить метиску. Встал, умылся, оделся, спустился вниз, в пустынный, если не считать пары сопящих прямо на полу немцев, уже убранный от остатков вчерашней пирушки зал, сообщил, что оставляет за собой комнату еще на одну ночь, и покинул бордель, направившись к полицейскому участку, расположенному буквально в двух шагах от пристани. Там, убедившись, что за ним никто не наблюдает, сделал небольшой крюк и незаметно занял наблюдательную позицию за кустами. Здесь его обнаружить было практически невозможно. Если только кому-то из случайных прохожих вдруг не взбредет в голову искать укромное местечко для торопливой оправки. Обошлось, впрочем, без накладок…

Сомов – а не узнать сенсея даже с расстояния в двадцать шагов Ярослав просто не мог – пришвартовал свой катер у пристани ровно в семь утра, как и предупреждал полковник Клименко. Увидев Леонида Ивановича, впервые после шести лет разлуки, Охотник почувствовал, как бешено застучало, удвоив частоту сокращений, его обычно спокойное в любой ситуации сердце. Пульс ощущался каждой клеточкой тела, от кончиков пальцев до затылка.

– Ну вот и свиделись, Иваныч, – тихо шевеля губами, прошептал Охотник.

Покинув катер, Сомов оставил его под присмотром ошивающегося возле пристани вооруженного громилы и, закурив сигарету, неспешно направился к полицейскому участку, где его визита, как всегда по понедельникам, с нетерпением ждал лейтенант Лосаро Апорт. Точнее, толстяк ждал денежки. На инструктора по боевой подготовке охраны рудника ему было плевать. Как и на всех остальных «беженцев»…

Внешне, не считая покрывающего кожу бронзового загара, Сомов почти не изменился за минувшие годы. Только чуть глубже стали морщинки вокруг глаз и губ. Чуть больше седины в волосах. И – чуть пустыннее, чем раньше, глаза. В остальном он остался тем же самым профессором. То же поджарое, худощавое, мускулистое тело, без капли жира. Та же легкая, как у юноши, походка. То же самое фальшиво-безразличное ко всему окружающему, безмятежное выражение лица прирожденного самурая…

Глядя на медленно приближающегося к кустам, в которых он прятался, мирно дымящего сигареткой сенсея, на поясе шортов которого висел в кобуре внушительный и грозный «люгер», Ярослав вдруг на секунду ясно представил себе, как Леонид Иваныч, еще не успев сменить хаки Красной Армии на черную униформу СС, в качестве доказательства лояльности вновь обретенному фатерланду публично, в присутствии ухмыляющихся нацистских офицеров, сначала допрашивает, а затем – хладнокровно расстреливает группу взятых в плен советских солдат, производя каждому из них выстрел в голову. И Охотника передернуло. Словно окатило ведром ледяной воды. По спине пробежала волна жуткого холода. Пальцы сжались в кулаки. Сантименты, воспоминания о прошлом, ярко вспыхнувшая в душе при виде учителя импульсивная – почти щенячья – радость от долгожданной встречи с одним из самых близких для него, не считая жены и сына, человеком в этом огромном мире, моментально сменились успокоением и холодной решимостью профессионального ликвидатора. Как и положено диверсанту во время выполнения боевой задачи. Дрогнувшее было сердце усмирило свой бешеный ритм, дыхание стало более глубоким и менее частым. Эмоции растаяли как дым, оставив место только бездушному прагматическому расчету. То, что было до войны, фактически – в другой жизни, здесь, в бразильских джунглях, уже не имело ни малейшего значения. Перед ним, русским офицером, сейчас был самый настоящий предатель. Враг. И необходимо плясать от этого прискорбного факта. А дальше – уж как карта ляжет…