Сергей Донской - Генеральские игры

– Это становится просто невыносимо, – заявил Сундуков неожиданно прорезавшимся фальцетом. – Я, знаете ли, не привык к подобному обращению.

– Чито? – Гелхаев тяжелым коршуном взмыл с места, подлетел к отшатнувшемуся гостю, поймал его за подбородок, притянул к себе. – Чито ты сказал? Ты меня будешь учить, как мне себя вести в моем собственном доме?

Он знал, что его покрасневшие глаза мечут молнии, но даже удвоил накал своего взгляда. Он видел, что слетающая с его губ слюна обжигает парализованную жертву, как серная кислота, и потому не убавлял желчности. И дышал чесноком прямо в трепещущие перед ним ноздри. И умышленно утрировал свой кавказский акцент, поскольку ему нравилось коверкать русский язык, ему нравилось пугать людей до смерти, нравилось подчинять и властвовать.

Он считал Москву своим городом. Он считал москвичей своими рабами. А почему бы и нет? Наполеона и Гитлера отсюда турнули, а он, Гелхаев, остался. Он жил в русской столице припеваючи и был убежден, что его многочисленные потомки тоже пустят корни именно здесь, а не где-нибудь еще. С каждым годом их становится в Москве все больше и больше. Чеченско-русская война была выиграна давным-давно, ее победители захватили русскую столицу без единого танка, даже без особого кровопролития. Сознание этого наполняло Гелхаева чувством безграничного превосходства.

– Ти кито такой? – продолжал орать он. – Петушок на палочке, вот кто ты такой! Сверну тебе башку собственными руками! Хочешь?.. Хочешь, а?

– Отпустите, господин Гелхаев, – взмолился Сундуков. – Извините, если что не так ляпнул. Простите.

– Там видно будет, – сказал Гелхаев, успокоившись так же внезапно, как и вспылил. – Порадуешь старика хорошей песней, так и быть, иди на все четыре стороны. А нет…

Умышленно оборвав фразу на середине, Гелхаев вернулся на место, вальяжно раскинулся в кресле и подал знак: можно начинать. Сундуков откашлялся и окинул тоскующим взглядом тренажеры, словно ища поддержки у этих немых свидетелей своего унижения. Чем они могли помочь в этой ситуации, бездушные, мертвые механизмы? Ровным счетом ничем. Приходилось выкручиваться самостоятельно.

– Прошу учесть, что в данный момент я не в форме, господин Гелхаев, – предупредил он извиняющимся тоном. – Вокал с утреца подсевший, пластика не та.

– Можно без пластики, – благодушно разрешил Гелхаев. – И без формы можно. – Он выразительно взглянул на обтягивающие штанишки поп-кумира, на его прозрачную маечку и чмокнул губами: – Но без формы успеется. Пока что пой как есть.

Для начала Сундуков сделал несколько простеньких танцевальных па, поскрипывая кожаными брючками, пощелкивая пальцами. Затем, поймав лишь одному ему слышный ритм, он запел, энергично загребая руками воздух и старательно придыхая на каждом слоге, где это только было возможно:

– Стоп, – крикнул скривившийся Гелхаев. – Невозможно слушать эту туфту. Нехохобхо… тьфу. – Он действительно сплюнул. – Что-нибудь нормальное в твоем репертуаре есть? Без этих твоих «хо-хо»?

– Что бы вы хотели услышать? – напрягся Сундуков.

– А хотя бы «Журавлей» Гамзатова. «Летит, летит по небу клин усталый»… Знаешь такую песню?

– Нет.

– Э, плохо, – констатировал Гелхаев. – А про белых медведей знаешь? Тоже нет? Какой же ты артист после этого?

– У нашей группы несколько иной репертуар, мы не исполняем всех этих старых песен о главном, – заявил Сундуков, переступая с ноги на ногу. – Наш стиль…

– Стиль, шмиль! – Гелхаев притворился разгневанным, выпучив и без того выпуклые глаза, иссеченные кровавыми прожилками. – Назвался артистом, а петь не умеешь. Говоришь, по делу пришел, а сам мнешься, как монашка в мужской бане. Что за народ? – спросил он у потолка и, не прочитав там ответа, сокрушенно покачал головой. – Несерьезный народ, безответственный. Вот велю сейчас тебе язык вырвать, балабол, будет тебе наука! Не суйся, куда тебя не просили.

– Господин Гелхаев… – голос Сундукова сорвался. – Теперь я понимаю, что напрасно вас побеспокоил. Но больше мне было некуда идти. – Он беспомощно развел руками. – Если честно, то я действительно оказался в безвыходном положении.

Представляя себе, как жарко сейчас этому татуированному хлюпику в его воздухонепроницаемых штанах, Гелхаев тихо засмеялся, колыхая животом.

– Только не дави на жалость, – сказал он. – Лучше скажи прямо: почему ты решил, что тебе здесь могут помочь?