Сергей Донской - Жадный, плохой, злой

– Даю слово офицера! Я ведь полковник, между прочим… Если ты действительно что-то знаешь, то охрана будет тут же снята.

Жизнь давно отучила меня верить любым обещаниям. Но, когда имеешь дело с самовлюбленным позером или фанатичным безумцем, последствия могут быть самые непредсказуемые. Вплоть до того, что данное слово действительно будет сдержано. Мысленно определив свои шансы как 50 на 50, я веско произнес:

– Телефонная трубка, которая чуть не снесла вам голову, была начинена взрывчаткой при непосредственном участии Марка.

– Вздор! – взвился Дубов. – Писательские фантазии!

– Вы обратили внимание на его странное поведение за тем злополучным завтраком? – продолжал я невозмутимо. – Нет? А вот я заметил, как он шарахнулся из-за стола, когда вы велели референту ответить на звонок. Он знал! Знал заранее!

– Фантазии! – упрямо повторил Дубов. – Бред!

– Мы с Марком говорили об этом, – признался я. – Он не стал отпираться. Не знаю, кто заставил его выкрасть трубку, а потом вернуть ее обратно. Он собирался рассказать это вам лично. Хотел только сначала собраться с духом.

Разумеется, насчет раскаяния Марка мне пришлось покривить душой, но, как говорится, о мертвых или ничего, или хорошо. Если уж открывать отцу глаза на то, что его сын был мерзавцем, то пусть у него останется хоть какое-то утешение. Мерзавец? Да, причем редкостный. Но не законченный же!

– Почему же Марк не пришел ко мне? – горько спросил Дубов. – Почему? – Вид у него был совершенно подавленный. Как у каждого, на кого однажды обрушивается правды больше, чем ее можно вынести.

– Марк не успел, – сказал я по возможности мягко. – Кое-кто подслушал наш разговор и позаботился о том, чтобы закрыть ему рот навсегда.

– Кто? – В покрасневших глазах Дубова блеснули слезы. За ними просматривалась не только боль, но и надежда.

Месть для убитого горем человека, как водка. Хочется упиваться ею до бесконечности.

– Тюбик из-под клея, – сказал я многозначительно. – Для того чтобы подбросить улику, надо было знать, где его найти.

– Все-таки Бурцев? – Кресло катапультировало Дубова так резко, что ему пришлось сделать несколько шагов вперед, чтобы не потерять равновесие. Я промолчал.

– Бурцев! – неистовствовал Дубов, носясь по комнате похлеще всякого буревестника. – Как же рано он умудрился подохнуть, тварь такая! Я бы не позволил ему умереть так легко! Не-е-ет! Сначала он бы сто раз испытал то, что довелось пережить моему мальчику! Тысячу раз!

– Бурцев мертв? – Это было единственное, что затронуло меня из прозвучавшего монолога.

– Медики назвали его травму несовместимой с жизнью! Он скончался сразу по прибытии в больницу! – Дубов протяжно застонал, словно убийца его сына получил вид на жительство в Эдеме и теперь, избежав сурового возмездия, блаженствовал на небесах да посмеивался свысока над бывшим боссом.

Лично я испытывал к покойному капралу что-то вроде сочувствия. Представлялось мне, что ожидает его на том свете не блаженство в райских кущах, а долгая-долгая прогулка по кругам ада. Как, впрочем, и мне в свое время.

Но пока что я жил здесь, жил сейчас, и не было у меня времени ни витать в облаках, ни начинать замаливать свои грехи. О наших бессмертных душах всегда найдется кому позаботиться. А вот дела земные за нас никто не завершит.

– Не переживайте так, Владимир Феликсович, – окликнул я Дубова, который с трагическим видом уперся лбом в стену. – Бурцев получил по заслугам, и это главное.

– Да! – воскликнул он с видом человека, только что очнувшегося от глубокого обморока. – Именно! – Пройдясь по комнате, он остановился напротив меня, помассировал виски и внезапно признался: – А я ведь только сейчас до конца поверил тебе, писатель. И знаешь, почему?

– Почему? – вежливо поинтересовался я.

– Потому что теперь все сходится.

– Сходится что?

– Факты, писатель, факты! После того как утром ты намекнул на причастность Бурцева к убийству, я на всякий случай осмотрел его комнату. Лично. – Дубов понизил голос до таинственного шепота. – И знаешь, что я обнаружил у него под матрасом?

– Что? – послушно спросил я.

– Восемь тысяч девятьсот долларов, – торжественно прошипел он.

– Хорошие деньги, – сказал я с чувством.

– Очень хорошие, – согласился Дубов. – Слишком хорошие для человека, который получал у меня жалованье всего лишь три месяца.

Я не стал советовать ему провести ревизию в собственном сейфе. Во-первых, это могло закончиться тем, что Дубов обнаружит подмену кассеты. Во-вторых, не было никакой необходимости марать и без того не слишком светлую память о Марке.