Сергей Донской - Жадный, плохой, злой

– Честь, да. – Он сурово кивнул и распорядился: – Освободите место! А ты, Душман, бери в руки шпагу. Дырку тебе потом заштопают, зато язык больше распускать не будешь.

Сплюнув на бороду вино вперемешку с кровью, мой противник взял торжественно протянутую балериной шпагу, попробовал ее на изгиб и неожиданно пронзил ею воздух перед собой. Это получилось у него достаточно впечатляюще: правая нога стремительно согнута в колене, свободная рука выброшена вверх, острие клинка жалом подрагивает в каких-нибудь двадцати сантиметрах от моей груди. Похоже, у Душмана имелся кое-какой опыт в этом деле. Мне же приходилось фехтовать лишь в раннем детстве, когда оружием нашей дворовой компании служили рейки из столярной мастерской.

Это просто игра, Игорь, сказал я себе. Вся разница состоит в том, что теперь ты не имеешь права потерпеть поражение. Смелей, Игорь! Не напрягайся, действуй свободно и раскованно. Ты не жук, которого можно проткнуть булавкой.

– Пусть начинают по моему сигналу! – визгливо потребовала смуглянка, окрещенная мной Золушкой. Она еще надеялась стать любимой женой Дубова на эту ночь и не желала терять инициативу.

Не обращая на нее ни малейшего внимания, Душман развернулся ко мне правым боком, выставив перед собой шпагу, которая показалась мне гораздо более длинной, чем когда на нее накалывали куски мяса. В такой позиции его фигура сделалась почти неуязвимой. Черный, как окружающая нас ночь, он двинулся вперед мелкими шажками.

Тот перезвон шпаг, о котором я столько читал в мушкетерских романах, у нас не получился. Клинки скрещивались с неприятным металлическим лязгом и омерзительно скрежетали, сцепляясь друг с другом. Чашка эфеса откликалась на попадания по ней глухим кастрюльным звуком: чок… чок… чок… Если бы не она, я остался бы без пальцев уже на первой минуте поединка.

Не произнося ни слова, Душман вынуждал меня отступать, загоняя в кусты, где я уже не сумел бы сохранять безопасную дистанцию. Он почти не делал выпадов, словно намеревался пронзить меня с первого раза и не желал попусту тратить силы.

Чем дальше мы отдалялись от огня, тем хуже я различал его темную тень, норовящую слиться с окружающими деревьями. Звезды исчезали за ней и появлялись снова, а слабо мерцающий клинок всякий раз выныривал из мрака неожиданно.

– Что ты все пятишься, писатель? – проявил неудовольствие Дубов, которого я не замечал, как не замечал ничего вокруг, кроме постоянно угрожающей мне шпаги.

– Бородатый его сейчас убьет! – причитала одна из его балерин. – Вот прямо убьет сейчас, и все! Ой, мамочки!.. – Невозможно было понять, от страха она голосит или от восторга.

– Не убью, – успокоил зрителей Душман. Он по-прежнему изъяснялся невнятно, но теперь это не казалось мне забавным. – Писатель еще поживет на этом свете.

«Пишатель», то есть я, догадывался, почему его существование на этом «швете» продляется. И это его, то есть меня, абсолютно не устраивало. Валяться, раненному и беспомощному, пока какие-то подонки будут измываться над моей женой и дочерью? Ни за что!

Я ринулся на противника с такой яростью, что теперь отступать пришлось ему. Удар наотмашь, выпад, еще удар, еще! Меня остановило внезапное осознание того факта, что клинок, которым я размахиваю, вдруг сделался наполовину короче, чем в начале поединка. И когда я бросил взгляд на жалкий обломок, оставшийся у меня в руке, Душман преспокойно шагнул вперед, вонзил шпагу в мое правое плечо и вытащил ее с тем же невозмутимым видом. Мне показалось, что кость отозвалась на прикосновение холодной стали скрипом, а боль была подобна вспышке, начавшейся с точки, которая тут же заполнила меня целиком. Перебросив обломок шпаги из раненой руки в невредимую, я начал падать лицом вниз, навстречу черной фигуре Душмана. Кажется, зрители одновременно вскрикнули, когда я оттолкнулся от земли обеими ногами, подобно пловцу, готовящемуся нырнуть в воду.

Огрызок шпаги, который я сжимал в своей вытянутой руке, не уперся в одно из ребер Душмана, как я боялся все те доли секунды, пока летел на него вместе со своей болью. Клинок вошел в его грудь беспрепятственно, и лишь толчок эфеса подсказал мне, что я проткнул человеческую плоть.

Потом я упал на опрокинувшегося навзничь Душмана, а когда выдернул обломок шпаги и склонился над ним, его глаза были мокрыми от слез.

– Ай! – коротко взвизгивал за моей спиной женский голос. – Ай!

– Оставь его, писатель! – Это потребовал Дубов, но приближаться ко мне не спешил. Никто не спешил этого делать.