Евгений Сартинов - Полет Стрижа

Для подстраховки Винтер проследил за передвижениями четверки до конца и пристроился к ним только на Зеленом проспекте. Опустив затемненное стекло, он коротко просигналил и увел мотоциклистов из центра на окраину. Остановился на тихой безлюдной улочке с одноэтажными домиками, засаженной фруктовыми деревьями. Друзья притормозили чуть подальше. Стриж и Андрей, поставив свой мотоцикл на подножку, подошли к машине и, не сговариваясь, как-то вместе с двух сторон уселись на заднее сиденье.

— Привет, — по-простецки поздоровался Стриж.

— Здравствуйте-здравствуйте, — качнул головой Винтер, глянул на них в зеркало заднего вида и, не поворачивая головы, ровным голосом начал сразу о деле. — Вас у подъезда пасет какой-то паренек с плейером, учтите на будущее. А так хвоста не было. Я вчера и сегодня с утра рылся в бумагах земельного отдела и нашел то, что искал. Как я и думал, у Боцмана на этой улице есть дом, оформленный на его имя. Его тоже никто не пытался переоформить, так что есть большая вероятность, что там и обитает Пежо со своим подельником. Надо проверить. Дом сорок шесть. Вы идете первыми, я страхую. Что у них спросить, вы знаете — кто заказчик. Да, хочу предупредить. Пежо с оружием не расстается ни на минуту. Он может выстрелить, даже если это будет противоречить любой логике.

Пежо медленно умирал. Болезнь, жившая в нем с рождения, доканчивала свою долгую работу. На лице его, обычно подвижном и живом, словно застыла какая-то жуткая маска, по которой временами пробегала судорога боли. Длинные, давно не мытые волосы разметались по засаленной подушке. Небольшие, похожие на детские руки временами сжимали плотную ткань укрывавшего его большого клетчатого пледа, и тогда тихий стон прорывался сквозь бескровные губы. Умирал его мозг. Тем, что Стриж остался жив, он во многом обязан был именно болезни Пежо. Стрелял Пежо хорошо, но и на шоссе, и в больнице он затянул с выстрелом. Он все ждал, когда же мелькнет в глазах жертвы столь желанная для него искра страха. Как тогда, месяц назад, на восьмом этаже дома в Москве. Сейчас, в этом полуреальном мире перед ним проплывало искаженное болью и страхом лицо толстого лысоватого человека с заклеенным ртом. Два часа он не мог уйти от него, кромсая огромное тучное тело. И только когда страх вместе с жизнью совсем иссяк в зрачках жертвы, он ушел, шатаясь, как пьяный.

В угаре Пежо совсем забыл про перчатки и щедро наследил своими отпечатками на всем, к чему прикасался. Хорошо зная, чем грозит ему такая оплошность, обложенный со всех сторон милицией и своими, он бежал, бессознательно выбрав в качестве прибежища родной город. Как всегда выручил Федор, увезя его в багажнике «жигулей». Фотографии обоих висели на всех стендах "Их разыскивает милиция", на всех постах ГАИ. Несмотря на соседство их фотографий, Пасько никто не опознал. Странное это свойство своего бесформенного и какого-то бесцветного лица Федор воспринимал с равнодушным безразличием идиота. К тому же он сильно раздался в последнее время, без счета поглощая огромное количество своего любимого копченого сала. Порой он совершал то, на что ни за что не решился бы ни один находящийся в розыске бандит: подъезжал к постовому милиционеру и спрашивал дорогу к нужному ему городу или улице.

Сейчас Федора в доме не было, он закапывал в саду тех двоих, что пришли с утра пораньше убрать их обоих. Ребята были молодые, наглые, вошли в дом, открыв дверь своим ключом, неожиданно. Сначала все шло по их сценарию, но застав такую странную компанию, инвалида-лилипута и кабана, жующего с утра пораньше всухомятку копченое сало с сухим хлебом, они немного расслабились, стали обсуждать, где их лучше грохнуть, чтобы меньше было возни с затиркой крови. О том, что Пежо никогда не расставался с пистолетом, они узнали слишком поздно. Это был один из последних моментов прояснения сознания. Приказ закопать гостей он отдал уже в полубреду.

— Бежать надо. Зачем с ними возиться? — удивился Федор.

— Потом, закопай, — повторил Пежо из своего призрачного мира, и Федор, во всем привыкший полагаться на своего маленького брата, покорно пошел в сад.

И сейчас в голове Пежо два голоса отчаянно спорили, наперебой кричали что-то друг другу, ругались. Плыли перед его взором чьи-то искаженные ужасом и болью лица и самое страшное среди них — его собственное, подмигивающее, хохочущее, живущее совсем иной, не повинующейся ему жизнью. "Зеркало, снова зеркало? Я же их все разбил!" — Пежо не переносил свои отражения, в этом доме он перебил зеркала сразу по приезду.