Илья Деревянко - Операция «Аутодафе»

Но не подумайте, уважаемый читатель, я отнюдь не хам! Просто, будучи уверен на девяносто девять процентов в виновности Кашина, я загодя начал подготовку к психологическому прессингу. Сперва, естественно, определив психотип «объекта». Откровенно говоря, это не составило большого труда. У него буквально на лбу было написано: «Молодец против овец, а на молодца сам овца». А также — свинья по жизни, чмо и патологический трус. Ломать таких типов не сложно, но достаточно неприятно, поскольку… Впрочем, не будем забегать вперед!

Методика сработала. Участковый стал на глазах раскисать еще по дороге: дрожал в крупном ознобе, исходил едким потом и затравленно косился на меня. Минут через двадцать я остановил машину у задних ворот старинного, хорошо известного в городе кладбища, осмотрелся по сторонам, с удовлетворением отметил отсутствие свидетелей, сам открыл дверку со стороны Кашина и мощным толчком плеча вышвырнул лейтенанта наружу.

— И-и-их! — по-бабьи взвизгнул он, шмякнувшись об асфальт.

— Встать, животное, — порычал я, выбравшись следом и наставив на него пистолет с глушителем. Поросячьи глазки выпучились в диком ужасе.

— Подъем! — я с размаху пнул его ногой в отвислое брюхо.

Кашин неуклюже торопливо вскочил.

— Теперь шагай в глубь кладбища, показывай могилы, где распинал несчастных кошек и называй точное время по каждому эпизоду, — распорядился я, дослав патрон в патронник. — Попробуешь соврать — пристрелю!

— Но откуда… Откуда вы знаете?! — потерянно пролепетал участковый.

— Не твое собачье дело! — Я наградил его смачным пинком под зад. — Вперед, скотина, и без фокусов!..

На кладбище было тихо и безлюдно. Теперь здесь практически не хоронили. По крайней мере, простых смертных. Исключение делалось лишь для оченьважных особ и за оченьбольшие деньги.

Памятники начала двадцатого, всего девятнадцатого и конца восемнадцатого веков поражали своей величественной простотой и строгостью. Современные (тех самых очень важных) , вкрапленные то здесь, то там взамен выкорчеванных старых, отличались аляповатостью, вульгарностью и напоминали шлюх с Тверской, нагло вломившихся в аристократическое общество. Нежный прохладный ветерок застенчиво перебирал разноцветную листву деревьев.

— Котенок рыжий, трехмесячный… десять дней назад, в полночь… вон на том гранитном кресте, — монотонно бубнил Кашин. — Перерезал ему горло, прикрутил к кресту за лапы проволокой… Потом снял штаны и опорожнился на могилу… Кошка взрослая, белого цвета, гладкошерстная, беременная… Четыре дня назад в полночь… Потом снял штаны и…

Я шел рядом по гравиевой дорожке, «писал» его откровения на диктофон и внимательно изучал физиономию участкового. Первоначальный ужас постепенно отступил. Жирные щеки порозовели. На угреватом лбу наметилось несколько морщинок. Судя по всему, лейтенант вообразил, будто отвечать ему придется только за осквернение могил (плюс жестокое обращение с животными), воспрял духом и в настоящий момент соображал — как проще и надежнее закосить под шизофреника. Я мысленно подсмеивался над его надеждами, но пока не спешил их развеивать.

— Черный кот, бездомный… вчера в полночь… перерезал горло… лапы прикрутил… Потом снял…

Впереди показалось то, что я искал все это время, а именно: вывороченный с корнем памятник конца XIX века, а рядом свежевырытая могила для очередного «особо важного». «По ряду внешних признаков яму выкопали час-два назад, памятник не убрали. Значит, похороны не сегодня. Как раз то, что требуется», — подумал я и резко, без предупреждения ударил Кашина кулаком по почкам. Подавившись бубнежем, участковый упал на четвереньки и коротко, по-собачьи, взвыл.

— Не верю! Тебе еще не больно! Ненавижу обманщиков!

Носком ботинка я дважды врезал ему по болевым точкам на туловище. Жирдяй запрокинулся на спину и начал извиваться, как полураздавленный червяк. Вой сменился визгом недорезанной свиньи.

— Уже правдоподобнее, — констатировал я. — Но, по-моему, недостаточно.

Следующий удар пришелся лейтенанту в подмышку. [18] На этом месте большой нерв расположен близко к кожному покрову. Удар, нанесенный сюда, вызывает сильнейшую боль и временно парализует противника. Рожа у него побагровела, из разинутой настежь глотки понесся надсадный хрип. Одновременно Кашин обильно, вонюче обгадился и обмочился.

— Вот теперь порядок, — резюмировал я и, словно футбольный мяч, ногами скатил участкового в зияющую чернотой яму. Приземлился он удачно (для меня) — на спину, мордой вверх и застыл там, оглушенный падением, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой.