Даниил Калинин - Выбор чести

Вспоминаю, что вчера за столом председатель обмолвился, что у фельдшера две дочери и нет жены. Она уехала к родным в Варшаву в августе 39-го, и с тех пор ее никто из сельчан не видел…

Обе девушки (на вид лет 17 и 14 соответственно) сильно испуганы и крепко держатся друг за друга. Фельдшер стоит прямо и, несмотря на бледность, говорит уверенно и спокойно:

– Послушайте, товарищ командир, я же вас заранее предупредил, что умерший боец потерял очень много крови. Если и был крохотный шанс его спасти, то только в госпитале.

Ему вторит и председатель:

– Товарищ старший лейтенант госбезопасности! Я Ивана Степановича знаю всю жизнь, он в царское время учился на врача! Скольких людей спас! Да я животом ручаюсь, он сделал все, что смог! Он невиновен! Правильно я говорю?!

Дружным ропотом сельчане поддерживают своего лидера.

– А вы? Ну подумайте, как может представитель советской власти говорить такую несправедливость?! Зачем вы пугаете хорошего человека и его детей? Да что вообще люди о такой власти подумают?!

Вольф бросает на председателя хищный взгляд (вот ведь говорящая фамилия!) и будто бы краем губ усмехается.

А он этого и добивается. Он же хочет, чтобы деревенские возненавидели советскую власть, чтобы разнесли вокруг черную весть о ее беззаконии. Чтобы озлобленные сельчане прогоняли раненых, чтобы немцев встретили, как освободителей…

– Климов, председателя – тоже.

Илья Михайлович сумрачно кивает. Ну конечно, для этого любой представитель советской власти – враг. Но опомнись, капитан! Ну хрен с ними, с мужиками! Но тут же два ребенка!

Мой полный отчаянной мольбы взгляд утыкается в отчужденное, холодное и полное решимости лицо капитана. Его глаза будто отвечают мне стальным блеском: «Это война. Здесь гибнут и невинные».

…У меня трясутся руки. Мы выводим жертв к деревенской свалке. Увязавшуюся следом толпу Херман отгоняет очередью из ППД поверх голов. Но отступившие за околицу жители все прекрасно видят.

Когда девушек грубо расцепили между собой и ударили сопротивляющуюся младшую, фельдшер не выдержал и бросился на Вольфа. Херман мгновенно среагировал ударом приклада по голове, и мужчина бесчувственным кулем рухнул под ноги лейтенанта.

Капитан сбил на колени председателя, Херман с глумливой улыбкой развернул лицом к себе блондинку и также заставил опуститься на колени. Она попыталась встать, но получила звонкую оплеуху; немец порвал платье, подставив солнечному свету маленькие девичьи груди. Он испытывает от процесса настоящее садистское удовольствие и жалеет только об одном: не дали времени опробовать девчонку, вдоволь насладиться наверняка еще девственным телом.

Младшая оказалась напротив меня. Она твердо посмотрела в глаза, плотно стиснула руки на груди и молча опустилась на колени.

У меня будто остановилось сердце. Нет, конечно, я понимаю, что от шальных пуль в бою могут погибнуть невинные, даже дети. И это война, и приказ есть приказ. Более того, особым распоряжением командования бойцам «батальона» разрешено уничтожение гражданских лиц всех возрастов и обоих полов. Но я трактовал его иначе. Женщины и даже дети берут порой в руки оружие и становятся врагом, которого нужно убить. Но сейчас…

Девушка вновь посмотрела на меня. Обычно перед расстрелом людям завязывают глаза, чтобы им не было так нестерпимо страшно. Даже в НКВД стреляют в затылок. Херман просто садист, он хочет видеть глаза жертвы, ее лицо перед смертью. А вот сестра сама встала перед своим палачом, сама держит взглядом мое лицо, принимая смерть не по-женски мужественно.

И в ее глазах нет ни страха, ни даже презрения, что странно. Волнение, решимость, еще вызов… И вопрос. Да, именно вопрос: «Ну, что ты будешь делать?»

И от ее пронзительных глаз, от ее бесстрашия становится как-то не по себе. Я навожу пистолет на девушку, но рука начинает дрожать.

Кто ты?

Ради чего сюда пришел?

Разве освободитель родной земли может быть палачом?!

На секунду в девушке я узнаю свою жену: тот же овал лица, очертание губ, такого же цвета глаза… Дуниша, Очандиано, Бискайя… Герника.

Да, Герника. Я помню завалы кирпича разрушенных домов, удушающий дым пожарищ и запах горелой плоти. Детей с пулевыми ранениями от авиационных пулеметов «Кондора». Именно тогда я понял, что ошибся с выбором на той войне. Именно тогда немецкая жестокость и бесчеловечность предстала передо мной во всей своей неприглядной красе.