Сергей Алтынов - Русский ниндзя

– Я знаю, тебе нравится побеждать, Илья. И это хорошо. Но ты не понял или забыл, какую победу я считал – и считаю – главной. Так вот запомни – главную свою победу человек должен одержать над самим собой! Над собственной низостью и слабостью, над тем нечистым началом, что заложено и дремлет в каждом человеке...

Коршунов не отводит взгляда, но углы его рта дергаются. Все парень понимает. И молчит. Как тогда на пороге спортзала, в самую первую их встречу, когда пацан Илюша на турнике одиннадцать раз из последних сил подтянулся.

– Это все, что я могу тебе сказать, Илья.

Коршунов кивает головой, вежливо прощается и аккуратно закрывает за собой дверь.

Больше его нога ни разу не переступила этот порог.

И путь Ильи от одного порога до другого был недолог – на него хватило одного дня.

– Здравствуй, здравствуй, дорогой! Рад тебя видеть. Я знал, что ты придешь ко мне! Ты умный мальчик, Илья, и у тебя должно быть большое будущее. Совсем не такое, как жизнь твоего наставника, – при последних словах Тенгиз Георгиевич брезгливо скривился. Затем выдержал паузу, наблюдая реакцию Коршунова. Илья был невозмутим и спокоен, как тогда, на пустыре. – Я очень уважаю Мишу, но... – Тенгиз вновь скривился, но уже без брезгливого выражения. – Чего он добился в этой жизни? Начинал как боксер, потом карате и это ниндзюцу... Усиленные тренировки с четырнадцати лет, годы непонимания и борьбы с системой. Затем тюрьма, зона. Во имя чего? Он вдалбливает вам какие-то понятные лишь ему одному истины... Но ведь все ученики бросили его, что, не так? Молчишь... Умение, талант не должны гнить без применения, взаперти. А он призывает учеников к затворничеству!

– К самоограничению, – негромким, вежливым голосом поправил Илья. Впервые за все время беседы.

– Один черт... Самоограничение! Идиотские слова, – зло усмехнулся Тенгиз. – Миша – большой талант. Точнее, у него талантливое тело. Руки, ноги... Он в свое время не знал поражений ни на ковре, ни в подворотне. А в жизни, как видишь, потерпел полный крах. Жена ушла, карьера как таковая не сложилась. Недавно вот, я слышал, машину купил, я думал, нормальную тачку, порадовался за него – наконец-то как человек будет, а оказалось – какие-то подержанные «Жигули»... Ладно, не буду больше говорить с тобой о нем, ты и сам все отлично понимаешь, раз пришел ко мне.

Тенгиз, пряча глаза в щелках век, остро поглядывал на Илью: а понимает ли? Но тот стоял молча, вежливо слушал, поза безмятежная, лицо непроницаемое... Прямо сфинкс, а не человек. Нет, надо его толкнуть на решительный шаг. Сделает он этот шаг – и все, назад дороги не будет.

– Значит, так, Илья. В эту субботу ты будешь драться! Не просто так, а за деньги. Причем за действительно большие деньги, – Тенгиз Георгиевич неторопливо подошел к Илье и отечески обнял его за плечи.

Несмотря на отсутствие жестких правил и железную сетку за спиной, это был все-таки спорт. Не БОЙ, а состязание. Противник, видимо кикбоксер в тяжелом весе, явно недооценивал более легкого Илью. Коршунов демонстрировал виртуозное владение тай-собакэ, а кикбоксер – всесокрушающую наступательную мощь. Со стороны он смотрелся великолепно, ну прямо древнеримский гладиатор. Честно и открыто атакуя, гладиатор гоняет по рингу испуганного, но увертливого мальчишку с душонкой подлого раба, который доживает свои последние минуты...

И только очень опытный зритель мог увидеть, что могучие кулаки гладиатора впустую молотят воздух.

Так прошло три раунда, и из небольшого зала, заполненного хорошо одетыми и еще более хорошо поддавшими мужиками, уже слышались громкие голоса, требовавшие кончать засранца, который не хочет или не может принять бой. Как ни странно, голоса были в основном женские – наряду с поддавшими мужиками в зале были и столь же хорошо поддавшие, истерически вопившие дамы – они хотели видеть кровь.

И вдруг зал тихо охнул – у гладиатора дернулась голова и подкосились ноги, и он мягко, как ворох тряпья, упал ничком. Как будто бык, которому казалось, что он гоняет тореадора, напоролся на мулету и умер прежде, чем упал.

Лишь немногие поняли, что произошло: гладиатор, как тот бык, наткнулся на молниеносный, ювелирно точный крюк в подбородок, от которого он не умер, но отключился полностью через мгновение после удара. А стоящий над ним «увертливый мальчишка» тремя медленными кивками, достойными великого Нуреева – одним подбородком, влево, вправо, вперед, – поприветствовал затаившую дыхание публику, так же медленно повернулся и спокойно сошел с ринга, не обращая ни малейшего внимания на противника – как будто тот и впрямь был мертв.