Олег Приходько - Горсть патронов и немного везения

Ничто не может возникнуть ниоткуда. Викентий понимал, что набрать такой вес, обрасти связями в команде убийц и в Интерполе, ГБ и милиции за год и даже за два Бес не мог, а работал давно и сидел прочно. С «доставщиками» из «Треугольника» он говорил по-бирмански, с иранцами — по-английски, но знал и пушту, и невари. Профессионал, не какой-то там участковый. Бес появлялся в самые неожиданные моменты и так же неожиданно исчезал, подобно сказочному обладателю шапки-невидимки, подаренной волшебником. Так он исчез перед началом заключительной операции — словно растворился в пространстве, и Решетников готов был забыть, вычеркнуть его из своей памяти, но вдруг теперь, когда кошмар нелегальной работы в банде уже позади, Бес вынырнул снова — на старой фотографии. Худого, горбоносого, низкорослого человечка с расчесанной на прямой пробор головкой на длинной шее с остро выступающим кадыком Решетников узнал сразу: он сидел за столом в профиль — третьим справа от Ямковецкого — со стаканом водки, напротив адвоката Мезина, рядом с мужем Полины Евграфовны Подлесовой, затесавшимся в компанию, как теперь выяснилось, случайно, и уже усопшим.

Решетников остановил машину возле табачного киоска в Стрелецком, купил пачку «Дымка» и достал зажигалку. Большая, сработанная лагерным умельцем бензиновая зажигалка всякий раз напоминала ему о выхваченной из мальчишеских рук емкости с горючей смесью, но именно потому он ее и носил: хотел привыкнуть, чтобы забыть.

Отсюда были видны окна кафе «Мотылек», занавешенные бордовыми тяжелыми шторами в складках. Кованые решетки, крашенные в золотистый цвет, свидетельствовали о благосостоянии содержателей заведения; даже дверь черного хода — двойная, тяжелая, крытая лаком, и крыльцо с окаймленными медным уголком ступеньками, желтым фонарем в узорчатом вороненом корпусе отличали кафе от тысяч подобных и делали его похожим на дорогой уютный ресторанчик под кодовым названием «Не для всех».

Решетников вернулся в машину, докурил, вспоминая, сколько раз он в бытность свою участковым громил эту точку, сколько бумаг исписал с просьбами к начальству закрыть рассадник, привлечь хозяев, организовать облаву — и на мелкооптовиков, и на дешевых проституток, обретавшихся здесь круглосуточно: кафе-бордель закрывали, хозяйку Виолетту Раздорскую — бывшую артистку кино — штрафовали, привлекали, сажали даже, а спустя какое-то время над крыльцом опять загорался фонарь, и в переулке, не заботясь о правилах парковки, скапливались машины сутенеров. Теперь Решетникову оставалось только улыбнуться, припомнив свое донкихотство: «Не зная броду, не суйся в воду», — говорили ведь, еще дед покойный говорил. Неужели нужно было пройти через тюрьмы, пересылки, лагеря, потерять семью, утратить смысл жизни, бродяжничать, чтобы понять: в этом мире как в банде — нет своих и чужих, есть рамка с сотами, где каждому отведена своя ячейка, а медом, так или иначе, распорядится пчеловод: захочет — продаст, а захочет — сам съест или в землю зароет. Все куплено, все продано, здесь не любят солистов, и все, кто не хочет или не умеет выть в волчьем хоре, подлежат отстрелу.

Решетников, во всяком разе, вернувшись в большой этот мир из его малой модели, не нашел в нем отличий от оргпреступной группировки, но дальше выть оказалось не под силу, а один в поле не воин.

Именно поэтому Решетников сразу понял: пчеловодом Ямковецкий не был, «сбыт имущества, заведомо добытого преступным путем» — фальсификация, семь лет для владельца контрольного пакета акций АО «Земля» — смешно, такие уходят в землю, а не в тюрьму.

Он оставил машину на месте, прошелся пешком. Парадная дверь «Мотылька» — двустворчатая, на фотоэлементах, расписанная под крылья одноименного с названием насекомого, — распахнулась. Аппетитно пахло кофе, бисквитами, ликером «Шартрез» и еще чем-то — французскими духами, что ли, во всяком случае, дорогим, из другого праздника, на котором Решетников не бывал. В кафе было абсолютно темно, только вмонтированные в навесной потолок разноцветные точечные светильники высвечивали каждый из двенадцати столиков, да за спиной бармена в белой сорочке и галстуке подсвечивалась в такт мелодии витражная стенка. Это мигание раздражало Решетникова, разрушало уют, вкуса в таком оформлении было не больше, чем в селедке с медом, и хотя Решетников к эстетам себя не причислял и в дизайне не разбирался — все его здесь раздражало, хотелось поскорее уйти.