Олег Приходько - Вне закона

«…Собираетесь ехать?», «…Друг мой, лететь вслед за…», «…Вторник, не позднее», «Не знаю, не знаю… допускаете, немцы на складе…», «…Были причины. Из тысячи туб выбрать…», «Смотря, что они…», «…Сведения? Вызвали первым…» — проклятый ветер, заблудившийся в кустах, рвал фразы в клочья, не давая вникнуть в смысл разговора.

«Значит, этот, с сигарой, Пименов», — подумал Евгений, и как бы в подтверждение его догадки из распахнувшейся двери бани крикнули:

— Готово, Валентин Иваныч!

Кричал низкорослый человек, по пиджаку судя — не истопник, видимо, кто-то из «шестерок».

— Сейчас, — спокойно ответил Пименов, не заботясь о том, чтобы его услышали.

У машины то ли рассказывали анекдот, то ли соревновались в остроумии — женщина довольно смеялась.

В глубине двора мелькнула тень. Затем — вторая. Евгений вгляделся в черное пространство сада, высмотрел двоих, на углу слева — третьего… Гости? Или охрана? Если охрана, то усердствовала она не очень. Скорее всего, ребята были доморощенными, наемные из агентства занялись бы «зачисткой» прилегающей территории, распределили местность по секторам, позаботились бы о блокировке подходов, выставили внешний резерв.

«Фраера, — подумал Евгений. — Уйдут «тузы» в чистилище, можно заглянуть в окно, что они там ели-пили».

— Алик Романович! — крикнул человек в шляпе, стоявший к нему спиной.

Из дома вышел еще один гость, неся в вытянутых руках бутылки пива — по три в каждой.

— Ждем тебя, друг мой, — сказал Пименов и, поцеловав женщину, направился в баню следом за тремя остальными.

Как только гость с бутылками оказался в полосе неяркого света льющегося из проема банной двери, вся стройная теория Евгения в отношении происходящего рухнула в одночасье — в нем он узнал человека, из чьих рук получал вчера деньги на аллее Ботанического сада. Узнал сразу, хотя видел его всего минуту в сумерках, затем — у дома, выходящим из «БМВ». Но именно благодаря сумеркам и тусклому свету фонаря у подъезда обратил внимание не на лицо, а на фигуру и походку. Силуэт не оставлял сомнений: он, тот самый!

«Алик Романович?!. «Шестерок» по имени-отчеству «тузы» не величают и в баню с собой не берут, а уж не ждут тем более. Не сам ли это Клиент?.. Зачем же он нанимал «топтуна», если сам здесь видит ее с Пименовым, пьет с ней?!. Чертовщина какая-то!..» — Евгений подождал, пока закроется дверь в «чистилище».

Двор снова притих. Тени исчезли. Внутри за плотными шторами звучала музыка. Челядь доедала господские объедки.

Снова ничего не складывалось, мыслям стало тесно в голове но обдумывать ситуацию в очередной раз было не время, надо было смотреть, слушать, запоминать, остальное можно сделать по пути в Москву.

Евгений отполз на пару метров, приподнялся и, стараясь не зацепиться за что-нибудь в темноте, перебежал к трем ветвистым деревьям как раз напротив единственного незашторенного окна. Выбрав удобную позицию, он присел на корточки и стал прикидывать, как проникнуть во двор. За все время наблюдения ни одно из окон второго этажа не осветилось это давало надежду, что можно будет проникнуть…

— Лицом вниз! На землю! — в затылок больно ткнули ледяным стволом. — Руки за голову!..

В бане гостей основательно пропарили. Дьякову Севостьянов сделал массаж. Антон Васильевич при этом кряхтел, рыдал, смеялся. Орал: «Хорошо, Алик! Давай, Алик! Шибче, все прощу!» — присказка у него была такая. О ней давно знали, к ней привыкли, и никто не уточнял, кому и что он собирается прощать.

Сутулый, важный Погорельский задремал на полках после любимой процедуры: Гольдин становился у изголовья с шайкой ледяной воды, у ног — Севостьянов с кипятком; как только Севостьянов окатывал эти живые мощи снизу вверх, Гольдин гасил жар встречным потоком. Федор Иннокентьевич утверждал, что после этого человек рождается на свет вторично, жить хочет долго и счастливо как никогда, и сколько бы ни пил — проверено: ни в одном глазу хмеля не остается.

Потом наступила блаженная слабость. Сидели, закутавшись в махровые простыни, речей никаких не говорили — все было сказано до того. Потягивали ледяное «Московское», набираясь сил, чтобы добрести до постелей.

Женщины ждали там напрасно — их всего лишь терпели, как дань старой партийной традиции.

В форме оставался только Пименов. Напряжение последних дней спало, инцидент можно было считать исчерпанным: ни Дьяков, ни Погорельский слов на ветер не бросали. В кабинете лежали заготовленные пакеты — по десять тысяч каждому — и сувениры женам. Пятьдесят процентов стоимости арестованного груза было обещано тем, кто открыл путь для его прохождения, — такса.