Конрад Граф - Рэмбо под Южным Крестом

— Пит, мы дошли, — широко улыбаясь, сказал Рэмбо. — Ведь это Линди?

Он смотрел на зыбкую лунную дорожку, мерцающую на темной глади реки, и все еще не верил своим глазам.

— Линди, Джон, Линди, — Гвари сел на влажный ил и, улыбаясь, тоже посмотрел на лунную дорожку. — Другой реки здесь просто нет.

Рэмбо разделся и пошел к воде.

— Осторожно, Джон, — предупредил Гвари. — Здесь могут быть не чучела, а настоящие крокодилы.

Он поднялся и внимательно осмотрел берег — следов крокодилов не было видно. И тогда тоже разделся и вошел вместе с Рэмбо в обжигающе ледяную воду. Рэмбо даже застонал от удовольствия. Течение сбивало с ног, и они не стали заходить на глубину. Они смыли с себя вместе с потом раздавленных мух, слепней и мошек и, дрожа от холода, выбежали на берег. Их одежда была так пропитана потом, что они решили — не будет хуже, если ее сполоснуть в реке.

— Пит, — спросил Рэмбо, выжимая штаны закоченевшими руками, — судя по течению и по моим рукам, это горная река?

Да. Если бы мы отклонились вместе с той тропой и прошли миль двести, то наткнулись бы на исток Белого Нила и попали в Средиземное море.

— Что ты говоришь! — удивился Рэмбо. — А ведь в Каире у меня должны бы остаться знакомые.

— У тебя и в Понтьевиле они остались, — напомнил Гвари. — А до Понтьевиля, как я думаю, не больше двадцати миль. Рукой подать! Так что за работу, сэр.

Чуть в стороне они приметили подходящий ствол рухнувшего дерева толщиной дюймов двадцать у корня. Дерево было подмыто рекой, и его вывернуло вместе с корнем. Падая, оно развернулось и только вершиной достало реки, весь же ствол лежал на отмели. У него была довольно твердая древесина, и пока судостроители отрубили корни, они не только согрелись, но и взмокли.

Созвездие Южного Креста не прошло еще и первой четверти своего пути, как у воды лежали уже два бревна футов по восемь длиной. По другую сторону отмели темнели густые бамбуковые заросли. И в то время, как Рэмбо рубил бамбук и складывал его рядом с бревнами, Гвари готовил лианы. Они постелили на бревна бамбук и связали свой катамаран лианами. Рэмбо сходил в заросли и вырубил два длинных шеста. Со стороны катамаран казался маленьким и ненадежным, но когда Рэмбо снова подошел к нему, он внушил ему уважение.

Гвари собрал на берегу всю одежду, связал куском лианы и укрепил на бамбуковом настиле так, чтобы она не свалилась в воду. Они еще раз осмотрели отмель, бросили прощальный взгляд на темную стену леса, в котором остались все их муки и страдания, и стащили катамаран на воду. Почувствовав реку, он ожил и закрутился, будто норовистый конь. Гвари с силой оттолкнулся шестом от берега, и их понесло на середину реки.

Рэмбо смотрел на быстро проплывающие берега, и ему казалось, что он попал в мир волшебной сказки, — настолько все было неестественно, таинственно и страшно. Деревья, которые наверняка были и высокими и стройными, смотрелись на фоне звездного неба уродливыми бесформенными обрубками. А когда катамаран приближался к берегу, можно было поклясться, что и обнаженные корни деревьев, и петляющие лианы шевелятся, извиваются и стараются скрыться от пристального взгляда человека. Эту иллюзию создавали зыбкие волны тумана, поднимающиеся от воды и просачивающиеся через сплетения стволов и веток.

Здесь, на реке, лесные крики, треск и щебет и даже назойливый звон цикад казались далекими и обманчивыми всех их почти глушила неумолчная, сливающаяся в один дрожащий звук какофония кваканья, бульканья, скрипа и скрежета мириад лягушек. Создавалось впечатление, что они заполнили этим звуком все пространство от реки и до звезд, и нигде нельзя было найти от него спасения.

— Пит, — спросил Рэмбо, — ты умеешь петь? Гвари рассмеялся.

— А я думал, ты заслушался пением лягушек. Не хотел тебе мешать. Ты хочешь, чтобы к этому гаму присоединился еще и мой голос?

— Не прибедняйся, Пит. Наверняка ты поешь, а я ведь не слышал еще ни одной африканской песни.

Рэмбо ничего не понимал в музыке и не чувствовал мелодию, но ему очень хотелось сейчас, чтобы Гвари спел что-нибудь и хоть этим отвлек его от раздражающей лягушачьей какофонии. Его так донял этот оркестр, что он готов был уже броситься в воду, чтобы только не слышать его. И Гвари выручил.

— Хорошо, — сказал он, — я спою тебе старую песню мангбету — песню моего племени, которую пела мне еще покойная мать. Больше ты эту песню нигде не услышишь.

Гвари запрокинул голову к звездам и стал размеренно отбивать ладонями по бамбуку медленный ритм. То ли он забыл мелодию, то ли воспоминания детства охватили его, но ритм он отбивал долго. И Рэмбо даже не заметил, когда он начал петь. Голос у Гвари был низкий, грудной, и Рэмбо уловил его лишь тогда, когда он стал набирать высоту. Но не успев подняться, он снова перешел в низкий рокот, напоминающий шум воды на речных порогах. Гвари не подражал ни голосам леса, ни шорохам ветра в кронах деревьев, ни шуму грозы, но в его мелодии и непривычных для слуха словах Рэмбо слышал все эти звуки. И не понимая ни одного слова, он мог бы рассказать, о чем поет этот африканец из племени мангбету. Скорее всего, от песни матери осталась лишь мелодия, а пел Гвари, видимо, о том, что случилось с ним и его товарищем, как шли они через лес и вышли к горной реке Линди, какой хороший катамаран они построили и как быстро он несет их по водам реки.