Конрад Граф - Рэмбо под Южным Крестом

— Что ты им сказал, Пит? — спросил он.

— Они поняли, утвердил Гвари Рэмбо и засунул топор за ремень. — Мы и так потеряли с ними много времени.

Вернувшись на тропу, Гвари остановился и осмотрелся.

— Знаешь, Джон, — сказал он, — когда я рванулся к тебе, мне показалось, что где-то мелькнуло сафу.

— Что это?

— Это наш завтрак, обед и ужин, — Гвари прошел через кустарник и бросился к небольшому дереву, усыпанному плодами, похожими на сливу. — Иди сюда, Джон! Этого нам хватит до Понтьевиля. Ты такого не пробовал никогда в жизни.

Рэмбо сорвал плод, положил в рот и почувствовал давно забытый вкус винограда.

— Пит, — воскликнул он, чуть не захлебнувшись соком, — но ведь это настоящий виноград!

— Нет, Джон, это настоящее сафу! И оно хорошо тем, что созревает вовремя, — когда ничего другого нет.

— Ты прав, — согласился Рэмбо, набив рот сочными плодами, — оно созрело очень даже вовремя.

Гвари срубил несколько лиан, хитроумно переплел их, и получилось нечто вроде плетеной сумки, которую они и заполнили плодами.

Эта тропа их здорово выручила. Они прошли по ней по меньшей мере около трех часов, прежде чем она резко вильнула в сторону.

— Жаль, — огорчился Гвари. — А я уж подумал, что мы поужинаем сегодня устрицами и раками. Не вышло.

Как считаешь, Пит, — спросил Рэмбо, — мы прошли половину пути?

Думаю, ты сам почувствуешь, когда мы станем подходить к Линди.

Гвари вытащил из-за пояса топор и пошел крушить заросли. Рэмбо, чтобы не мешала, оставил сумку, и стал помогать Гвари ножом. В четыре руки работа пошла намного быстрее.

— Пит, — сказал Рэмбо, — а все-таки здорово, что мы встретили кумиров. Топор — это вещь, верно?

— Здорово, Джон, — согласился Гвари. — Если бы у них было еще и вяленое мясо!.. — и он напомнил: — А ты не забывай хотя бы о сафу.

Об этом уж Рэмбо не забывал, но когда вернулся к началу просеки, ничего не обнаружил. Он обшарил весь кустарник, заглянул под каждый лист папоротника — сафу как не было. И тоща он позвал Гвари.

Гвари внимательно осмотрел место и поднял голову. На толстой ветке гигантского дерева сидел белоносый гвенон и жадно пожирал обед и ужин незадачливых следопытов. Обезьяна была черная, как уголь, только на носу ее белело большое пятно, будто она ткнулась в блюдце со сметаной и забыла вытереть свою физиономию.

— Бандитка! — крикнул ей Рэмбо.

И Гвари расхохотался. Только гвенон не обратил на них никакого внимания.

— Не ругайся на нее, Джон, — сказал Гвари. — Ведь она развязала тебе руки.

Теперь и в самом деле было не до сафу. Заросли сгустились, а когда Рэмбо и Гвари прорубались сквозь них и выходили на чистое пространство, то все чаще и чаще стали попадать или в болото, или в трясину. Нанесенные потоками дождей нагромождения гниющих коряг, сучьев, веток, оборванных лиан приходилось обходить, чтобы через десятки ярдов снова прийти почти к тому же месту. Ноги давно уже не ощущали ни тверди, ни упругости слежавшихся листьев — они вязли в сплошном месиве гнили и разложения. Влажный тошнотворный воздух застыл в своей неподвижности и остановил время — здесь начиналась вечность. И Рэмбо казалось, что горячее и зловонное дыхание смерти смешивается с его дыханием, заполняет все поры его тела, которое тоже начинает разлагаться, становясь такой же частицей всеобщего гниения, как и все вокруг. Полчища зеленых мух и серых пятнистых слепней, облепивших все тело, довершали это впечатление. И ко всему этому тучи мелкой мошкары забивали нос, уши, глаза. Стоило лишь чуть открыть рот, чтобы сделать короткий глоток воздуха, и они сразу же залепляли глотку, словно пластырем.

Рэмбо не мог уже ни чувствовать, ни думать. Но когда помимо его воли где-то в уголке сознания всплыли слова Гвари о Линди, которую он должен почувствовать сам, Рэмбо стал как бы медленно просыпаться. Значит, Линди рядом, значит, они все-таки приближаются к ней! Рэмбо прикрыл ладонью рот и нос и крикнул:

— Пит! Она рядом?

Мы пришли, Джон, Гвари обернулся и, не раскрывая рта, растянул в улыбке губы.

Рэмбо посмотрел на него и пришел в ужас, неужели и у него такое же лицо? У Гвари не было лица, он будто напялил на себя страшную африканскую маску, и в сумерках она казалась еще страшнее, потому что была живая.

Они вышли на затянутый илом широкий берег уже при свете луны. И сразу же все мухи, слепни, мошкара отстали от них, и Рэмбо наконец-то вздохнул полной грудью. Он вдыхал прибрежную и речную гнилостную прель, как живительный бальзам, а мириады бабочек, облепивших его голову и лицо, даже не сгонял, с удовольствием ощущая их легкое прикосновение.