Валерий Барбашов - Крестная мать - 2

Закурив новую сигарету, Захарьян тряхнул пышными волнистыми волосами, сел в кресле поудобнее, закинул ногу на ногу, заговорил спокойно, рассудительно:

— Давайте о деле поговорим. Марийки нет, исполнителей в «Тайной любви молодого барина» я обязан поменять. Я думал уже об этом. Поступим так: роль Аленки, Катя, даю тебе. Саня остается на месте, Яна — Параша. Ну, кое-какие передвижки еще будут. Спектакль мы возобновим обязательно. Спектакль кассовый, зритель его полюбил, а нам жить на что-то нужно. Так что… Хотя у меня тут есть кое-какие соображения. Время прошло, останавливаться на достигнутом нет смысла. Полозова хоть и была талантливой актрисой, но все же, думаю, не совсем понимала мой замысел, не понимала времени, в какое жила. Жаль. С ней бы могли многое еще сделать… Так вот, ребятки, надеюсь, что мы в этот раз друг друга поймем лучше.

— Что вы имеете в виду, Михаил Анатольевич? — Губы Кати подобострастно сложились в розочку-бутончик; губы у Кати очень красивые, свежие, притягательные — Захарьян невольно засмотрелся на них. С внутренним вздохом сожаления отвел взгляд — эх, лет хотя бы двадцать сбросить!..

Глаза его сделались жесткими.

— Мне нужны актеры без комплексов! — рубанул он прямо. — Все эти капризы, финты, которые выкидывала Полозова… Короче, я хочу, чтобы ты, Катерина, и ты, Александр, вели себя в сцене «В шалаше» совершенно раскованно, делали в этот момент все, что вам захочется. Я разрешаю. И никакого прессинга с моей стороны не будет, Боже упаси! Полозова меня хорошо проучила, до сих пор в себя прийти не могу. Но — повторяю! — мы живем в век безумного рынка, волчьего капитализма, и нам, театру, нужно выжить! Поэтому: захочется вам трахнуться в шалаше — пожалуйста! Нет — не надо, в другой раз. Но всегда помните: искусство — это отражение жизни. Вот и отражайте. Но чтобы все было естественно и оправданно, художественно убедительно. Это главное. А мораль… Не надо морали, зритель сам разберется, что к чему. Он у нас повзрослел и поумнел. А может, наоборот, поглупел. Но меня это интересует меньше всего. Он пришел ко мне в театр, принес свои деньги, на которые мы с вами существуем, он требует Зрелища. Так дайте ему это Зрелище! Дайте! Чего стесняться, зачем? Время такое. Включите вечером телевизор: одна постельная сцена следует за другой. Да, не надо опошлять человеческие чувства, даже нельзя! Я вам запрещаю это! Но — красиво, возвышенно, как художники! Не шаржируйте, не опускайтесь до низкопробного уровня, до ширпотреба, который нам предлагают те же американцы. Покажите русскую красивую любовь женщины и мужчины! Покажите! Это же прекрасно — любовь! Ее нужно воспевать, ее нужно пропагандировать силой искусства. А в искусстве нет ничего запретного. Вспомните Боттичелли, Рубенса, Рембрандта… Нужно и на сцене показывать взаимоотношения полов возвышенно и красиво…

Зазвонил на тумбочке сбоку от стола телефон, Захарьян схватил трубку, лицо его мгновенно преобразилось — стало угодливым.

— Аркадий Вадимович? Приветствую вас, дорогой мой! Рад слышать. Как настроение?.. Да вот сидим с актерами, обсуждаем свои проблемы… Нет-нет, в суде все нормально. Ребята понервничали, конечно, не без этого, но вели себя честно, при них говорю… Да и Морозова ничего плохого не сказала… Да что она скажет, Аркадий Вадимович, посторонний же человек!.. Нет, я понимаю, согласен. А «Тайную любовь…» мы и не собирались снимать с репертуара. Как можно! После стольких трудов, репетиций, материальных затрат на декорации, костюмы… Да-да, я слушаю, Аркадий Вадимович!.. Сейчас, одну минуту!

Михаил Анатольевич сделал актерам выразительный знак рукой — мол, свободны, идите. И они встали, гуськом вышли в прохладное и мрачноватое в эти дневные часы фойе. Расселись в дальнем углу на мягких просторных диванах, все трое, не сговариваясь, закурили.

— Ну что, девоньки, от чего ушли, к тому и пришли, так? — спросил Зайцев. Ему совсем не было стыдно за свое поведение в кабинете главного режиссера — можно и поплакаться, раз провинился, не убудет.

— Но ты же сам на суде ничего не сказал! — вспыхнула Катя. — А теперь опять разговоры разговариваешь.

— Да, помолчи лучше, — сурово произнесла Яна. На душе у нее было муторно. — И вообще оставил бы нас, нам с Катей посекретничать нужно.

Саня криво ухмыльнулся, встал, склонил в наигранном покаянии голову и пошел в глубину фойе, к посвистывающему в клетке и что-то бормочущему попугаю…