Валерий Барбашов - Крестная мать - 2

— Конечно, не хотят с нами жить — пусть отделяются, чего их насильно держать? — вступил в разговор еще кто-то из дальнего угла палаты. — Нефть отключить, электричество, газ… и всех попросить, к чертовой матери, по домам, в горы свои вернуться, в аулы. Пусть!

Уже через пять минут спор в палате накалился, раненые офицеры стали кричать, доказывать каждый свою правоту и правду. Сбежались врачи и медсестры, потребовали тишины…

Тягунов все это время лежал молча, закрыв глаза. Ни спорить, ни даже думать ему больше не хотелось. Что тут спорить — все ясно: все они пострадали из-за политики, которую проводят в стране определенные круги. Дудаев, конечно, виноват. Но не сам ли Ельцин ездил в свое время по республикам и раздавал этот самый суверенитет? И сейчас стоит его лицо перед глазами, когда он был в Башкирии и, размахивая руками, в окружившей его толпе сыпал налево и направо: «Берите себе суверенитета, сколько осилите… Все народы должны быть свободны и независимы…» Дудаев и попался на эту удочку — Россия никогда не станет разрушать свою целостность. В противном случае она просто погибнет. И кто же это будет держать у власти правителей-самоубийц?..

Невероятная усталость навалилась на Тягунова, слабость разлилась по всему искалеченному телу. Слабость смежила веки, и он заснул.

…Потекли тягостные, похожие один на другой дни лечения. Ему меняли повязки, делали уколы, чем-то поили и почти насильно кормили — Вячеслав Егорович хандрил, есть ему совсем не хотелось. Он — деятельный и энергичный человек — тяжело сейчас переживал неподвижность, явную свою инвалидность. «Калека! Калека! — говорил он сам с собой. — Кому я такой нужен? Что я могу теперь в этой жизни?»

Он со страхом ждал встречи с Татьяной. Был рад, что она не появляется здесь, в царстве боли и страданий. Может, она ничего не знает про него? Хорошо, если так. Пусть узнает об этом как можно позже — он хотя бы сможет сидеть… А лучше бы она совсем ничего не узнала, лучше бы он ушел из ее жизни, не причиняя еще одного горя этой и так настрадавшейся женщине. Сколько уже бед свалилось на нее, а теперь вот и он, человек-обрубок, без руки и без глаза… Почему он не умер сразу, там, в «бэтээре»? Как можно жить в таком состоянии, как он может надеяться на внимание и заботу с ее стороны, они ведь просто потянулись один к другому…

Да не просто! Они полюбили друг друга! О чем ты думаешь, Тягунов?! Как тебе не стыдно?! Почему ты все решаешь за Татьяну? Ты же знаешь преданность и верность русских женщин. Разве мало примеров женской самоотверженности? Вспомни историю Великой Отечественной, Афганистан…

Она мне ничего не должна! Я не хочу ее обременять! Я не имею права этого делать!

Не решай за нее. Подожди. Посмотри ей в глаза. Ты все поймешь. Ты не знаешь, на что способна эта женщина.

Не знаю… Но я не хочу мучить ее.

Успокойся. Постарайся заснуть. Сон — лучшее твое лекарство. Оно лечит душу. А время все расставит на свои места. Потерпи. Сожми зубы и улыбнись. Ну, Вячеслав Егорович! Посмотри за окно — май, солнце, зелень! Жизнь продолжается. Живи, Вячеслав Егорович!..

Малость окрепшего, способного уже перенести полет в самолете Тягунова погрузили в числе других раненых на «борт», и через два часа он был в родном Придонске.

Раненых в самолете оказалось тридцать шесть, в основном солдаты-десантники и морпехота с Севера. Один из них, увы, не долетел до нового госпиталя…

Белые, с красными крестами машины «скорой помощи» подогнали прямо к самолету; те, кто мог, вышли сами, а Тягунова и еще десятка полтора тяжелораненых вынесли на носилках. И первое, что он увидел внизу, у трапа, — мокрое, заплаканное лицо Татьяны. Она, расталкивая людей, бросилась к нему.

— Слава-а… Славик! — простонала, схватила его за здоровую руку, прижала к губам. А он, чувствуя, что на них смотрят десятки пар глаз, высвободил руку, погладил ее по волосам.

— Таня… Ну что ты!.. Здравствуй, милая!

Татьяна, охватив лицо руками, ничего уже не могла сказать; слезы так и лились из ее глаз, она кивала, с ужасом смотрела на него, лежащего на носилках, беспомощного и несчастного.

Подошел Тропинин, с ним еще двое или трое милицейских чинов из управления; каждый из них пожал руку Тягунову, ободряюще улыбнулся. А генерал, с трудом проглотив комок в горле, сказал:

— Ничего, Вячеслав Егорович, ничего. Мы все сделаем, чтобы ты встал на ноги. Пусть и на протезы, что ж теперь… Держись! Мы тебя не бросим в беде. В Москве тоже знают, обещали помочь…