Валерий Барбашов - Крестная мать - 2

— Может быть, его и не нужно было творить, — тихо, очень тихо сказал Тягунов, по его лицу потекли слезы.

— Не надо об этом думать, Вячеслав Егорович, — сказал тот же врач — высокий худощавый человек. — Ваша жизнь теперь вне опасности, это я вам гарантирую. Внутренние органы у вас не задеты, сердце крепкое, потерю крови мы компенсировали. Выздоравливайте.

Врачи ушли, а Тягунов осторожно, со страхом стал ощупывать себя здоровой правой рукой.

Голова его, обмотанная бинтами, покоилась на мягкой белой подушке, бинты, как танкистский шлем, толсто обхватили лоб, левую глазницу, затылок… Глаза у вас нет, машинально повторил Тягунов слова врача.

Какое-то время он лежал неподвижно, привыкая к этой леденящей сердце новости, думал о том, что это может быть и ошибкой, поспешным выводом врачей, нужно самому в этом убедиться, увидеть… Но, с другой стороны, зачем хирургу сообщать неправду? Это же страшная вещь! Шутки тут, разумеется, неуместны, военврач — человек в годах, тоже, наверное, подполковник, а может, и полковник — на войну в Чечню бросили лучшие медицинские силы, он читал об этом еще в Придонске, видел кое-что по телевизору.

Вячеслав Егорович повел единственным теперь глазом по палате, где лежали еще несколько тяжелораненых офицеров. Он не имел возможности получше их рассмотреть — обзор из-за толсто намотанных бинтов был очень плохой. Тягунов стал искать какое-нибудь объявление, вообще печатный текст и скоро наткнулся на красочный плакат, приколотый к белой входной двери: коричневая от загара, хохочущая девушка с длинными волосами на фоне белого теплохода и ярко-голубого неба держала над головой лист бумаги со словами: «ПУТЕВКА», а внизу более мелким шрифтом, который Тягунов не сразу рассмотрел, краснели какие-то буквы… Напрягшись, он все же прочитал: «МОСКВА-ТУР».

«Что ж, крупные буквы вижу, это хорошо», подумал Вячеслав Егорович.

Отдохнув, он продолжал обследовать свое тело. Правая рука сама скользнула к ногам, и пальцы тотчас нащупали тугие бинты. Тягунов медленно, сантиметр за сантиметром, продвигал руку вдоль тела, надеясь на чудо, на то, что путь пальцев будет бесконечен, он, как и прежде, не сможет, не сгибаясь, не поджимая ног, дотянуться даже до колена… но толстые, промокшие от крови бинты скоро кончились — дальше ничего уже не было…

Он вернул руку назад, закрыл ею лицо.

— Таня! — прошептал он с отчаянием, заполнившим вдруг всю его душу. — Танечка!.. Вот видишь, как все вышло…

Сколько потом прошло времени, Тягунов не знал, кажется, он провалился в забытье. Да и зачем ему теперь время? Часом больше, часом меньше… Жизнь, кажется, кончилась…

Несколько успокоившись, Вячеслав Егорович стал теперь обследовать левую половину тела. Левая рука поленом лежала у него на груди поверх простыни. Он осторожно, как чужую, ощупал ее, переложив повыше, поближе к глазам — белая, без глаз кукла, да и только. Что врачи делали с этой рукой, он не знал, не помнил ничего и не чувствовал, но сейчас она ужасно ныла, кисть дергало, будто кто-то внутри нее выворачивал вместе с мясом кусок кости и делал это раскаленными щипцами…

А левая культя ноги была еще короче правой, она кончалась сразу же за пахом. Тягунов скрипнул зубами, сжал зубы, чтобы не застонать, не закричать на весь белый свет об этой несправедливости, об этой жестокой реальности, которая в один миг перевернула его жизнь, отбросила с прямой и широкой дороги, которой он шел, выбросила на обочину… Как жить дальше? Без ног! Без глаза! И, видимо, без левой руки! Как?!

— Брось мучиться, подполковник. Не надо, — раздался вдруг рядом с ним ровный и спокойный голос — говорили с соседней койки, и Тягунов по привычке здорового человека автоматически повернул голову, шевельнулся и едва не вскрикнул — тысячи мелких горячих игл впились ему в затылок. — Лежи спокойно, не вертись, — посоветовал все тот же голос. — Наблюдаю за тобой, вижу… Я первые дни, подполковник, тоже себя щупал… Но это только страху нагоняет, и больше ничего. Пользы — никакой, одни расстройства. Потерпи. Малость подживет — домой полетишь. Дома легче будет. Жена, дети есть?

— Жена, Татьяна… Но мы не успели даже зарегистрироваться, сюда вот послали. — Вячеслав Егорович в этот раз не узнал собственного голоса, он ему показался незнакомым — низкий, дрожащий…

— Ну, если баба ничего…

— Она не «баба»! Женщина!

— Извини, подполковник. Я не хотел тебя обидеть. Это я так, по простоте. Моя-то не обижается, если и бабой ее назову. А что? Она — баба, я — мужик.