Валерий Барабашов: Крестная мать - 2

Подталкиваемая автоматом, Татьяна стала у окна, махала сунутой ей в руки простыней, кричала сорвавшимся уже голосом:

— Не стреляйте! Здесь дети! Что вы делаете! Не стреляйте же!

Она почувствовала, как голову обдало жаром — что-то большое, тяжелое пролетело у самого ее виска, грохнуло сзади, у стены коридора, и она потеряла сознание…

Очнулась Татьяна в подвале больницы несколько часов спустя. Возле нее сидела Хеда, плакала в три ручья, приговаривала:

— Мама-а… Мамочка-а… Ты слышишь меня? Мама!

Наверху в этот момент было тихо, не стреляли. Над Татьяной склонились люди, кто-то положил ей на голову тряпку, намоченную у сочащегося крана, кто-то щупал пульс, говорил, как из другой комнаты:

— Да живая она, живая. Контузило сильно. Полежит и отойдет, ничего. Зачем вы ее с мертвыми-то положили?

Татьяна открыла глаза, пошевелила головой. Голова раскалывалась от дикой боли, глаза просто выворачивало.

— Хеда… доченька, — хрипло, с трудом сказала она. — Тебя не ранило, маленькая?

— Нет, мамочка, нет! — Девочка припала к ней. — И ты не раненая. Когда стрелять перестали, тебя на первый этаж перенесли и тетю Лизу с тем дядей тоже. Думали, что ты убитая. А я говорю: да какая же она убитая! На ней ран нету и крови тоже! Она живая! И тебя сюда, в подвал, перенесли. Мамуленька моя!..

И она стала целовать Татьяне руки.

Татьяна попыталась было сесть, но у нее перед глазами поплыло, закачалось, и она снова легла на матрац, отдышалась.

— А что там… наверху? — слабо спросила она у сидящей рядом женщины.

— Два раза штурм был, — пояснила та. — А сейчас вроде бы сам Черномырдин переговоры ведет с Басаевым… Да ты лежи, отвоевалась. В окно тебя ставили, да?

— Ставили… как же. И отвоевалась, это ты правильно говоришь. — Татьяна попыталась улыбнуться.

Потом спросила, не имея представления о времени — в подвале горел свет, а что было — день, ночь, она не знала:

— Хеда, доченька… А где моя сумка? Там же документы на тебя.

— А вот она, мама. — Девочка откуда-то из-за спины вытащила коричневую кожаную сумку Татьяны. — Я ее взяла, не забыла.

— Молодец ты у меня… умница! — похвалила Татьяна и снова стала проваливаться в какой-то черный бездонный колодец, где гулко и далеко, на самом дне, грохотал то ли гром, то ли пустой железнодорожный состав. А может, это снова начали стрелять…

…С помощью врачей Татьяна поднялась лишь в среду, 21 июня. В этот день, как ей сказали, вернулись из Чечни заложники Басаева, сопровождавшие его на автобусах до селения Зандак.

Чечня праздновала победу. Новый Шамиль — Басаев — навсегда теперь вошел в ее историю.

А Буденновск хоронил убитых — сто тридцать человек.

В наскоро вырытой братской могиле нашла свой последний земной приют и Изольда Макарычева.

Бледная, исхудавшая за эти дни Татьяна, держа за руку Хеду, положила на могилу большой букет кроваво-красных роз.

Прощай, Лиза! Царство тебе небесное!

И Хеда положила букетик…

Два дня спустя, оформив все необходимые документы, Татьяна с Хедой уезжали из Буденновска. На автобусе они добрались до Ставрополя, а там сели на хороший, чистенький поезд Элиста-Москва, в двухместное уютное купе, и покатили д о м о й, в Придонск.

Кажется, все плохое было теперь позади. Ехали по России два настрадавшихся человека — чеченская девочка и русская женщина, мама и дочка, строили планы на будущую свою жизнь и не могли налюбоваться друг другом…

А днем раньше из аэропорта Минеральные Воды улетали в свои города Люся Вобликова и генерал-спецназовец Владимир Иванович. До отлета их самолетов еще было время, и они сидели в полупустом ресторане за дальним угловым столиком, негромко беседовали. Собственно, говорил генерал, а Люся слушала — записывать ей Владимир Иванович ничего не разрешил. Он был хмур, печален, пил рюмку за рюмкой и почти не закусывал.

— Ты пойми, Людмила! — строго говорил Владимир Иванович. — Нам просто не дали взять Басаева. Понимаешь? Не дали. Мои ребята уже были на первом этаже больницы, мы бы их выкурили и со второго, тем более что на третьем начался пожар… Трех офицеров потерял, да каких!

Владимир Иванович отвернулся, стал смотреть в широкое ресторанное окно, за которым беззвучно разворачивался на рулежной дорожке воздушный лайнер, вздохнул. На глазах его блестели слезы.

— Мы ведь их почти дожали, — продолжал он рассказ спустя время. — Басаев вынужден был сто с лишним человек заложников выпустить — они просто убежали, когда штурм начался. Потом, часов в десять утра, еще сто пятьдесят человек он отпустил без всяких условий — ему некуда было деваться. И тут наступил переломный момент: еще бы час-другой, и мы их из здания больницы выкурили бы, никуда они не делись бы. Но тут приказ из штаба: штурм остановить!