Джек Хиггинс
День расплаты
Посвящается Шону Паттерсону
Я не вижу иного средства, кроме силы, дабы обуздать тех, кто хочет поколебать порядок вещей... Похоже, всякое общество в основе своей покоится на человеческой смерти.
Оливер Уэнделл Холмс, американский писатель
Они готовились расстрелять кого-то во внутреннем дворе крепости, а это означало, что сегодня понедельник, потому что именно понедельник и был у них днем казни.
Хотя моя камера находилась с другой стороны здания, я легко понял это по волнению в соседних помещениях, откуда заключенные могли видеть всю процедуру и слышать дробь барабанов. Коменданту, похоже, это очень нравилось.
И вот в тишине прозвучал выкрик команды, потом винтовочный залп. Немного погодя барабаны мерно забили вновь, сопровождая кортеж, увозящий расстрелянного, потому что комендант обожал блюсти все эти тонкости даже здесь, на Скартосе, самом гнусном месте, которое я когда-либо видел в жизни. Это была голая скала в Эгейском море со старинной турецкой крепостью на вершине, где находились три сотни политических заключенных, четыреста солдат охраны — и я.
Я сидел здесь уже месяц, в котором было ровно четыре бесконечных недели, и мне было ничуть не легче от того, что другие узники томятся здесь уже почти два года, а им и не думали предъявлять обвинение. Один заключенный на прогулке сказал мне, что название острова происходит от греческого слова, обозначающего бесплодное место, что меня нисколько не удивило.
Сквозь решетку моей камеры в жарком мареве на горизонте можно было рассмотреть материк. Временами вдали появлялся корабль — слишком далеко, чтобы возбудить у меня интерес. Скорее всего, греческий военно-морской флот предпочитал более удобные гавани. Если немного высунуть голову и глянуть налево, можно увидеть скалу, справа — кусты терновника. Больше здесь ничего не было, и ничего не оставалось делать, как валяться на полу на соломенном матрасе, чем я как раз и занимался в то майское утро, когда все в моей жизни вдруг изменилось.
Совершенно неожиданно в замке двери загремел ключ, хотя до обеда оставалось еще целых три часа. Дверь отворилась и вошел один из сержантов.
Он пнул меня ногой и сказал:
— А ну, вставай, приятель! Тут с тобой хотят поговорить.
В душе шевельнулась надежда, и я вскочил на ноги, как только посетитель появился в дверях. На вид ему было около пятидесяти. Мужчина среднего роста, широкоплечий, с седыми до снежной белизны, аккуратно подстриженными усами и очень голубыми глазами, в шляпе, легком кремового цвета костюме и галстуке, который обычно носили выпускники военных академий. В руке у него была трость.
Было ясно как Божий день: этот человек был или остается армейским офицером в высоком чине. Да и не мог один старый солдат не узнать другого.
Я чуть было не щелкнул каблуками, и он широко улыбнулся:
— Вольно, майор, вольно!
Он с отвращением оглядел камеру, потыкал тростью в парашу, стоящую в углу, и его лицо скривилось.
— Вы попали в чертовски неприятную историю, а?
— Вы из британского посольства в Афинах? — спросил я.
Он придвинул единственный в камере табурет, стер с него пыль и уселся.
— Они там, в Афинах, ничего не смогут сделать для вас, Воген. Вам придется гнить здесь, пока эти полковники не решат как-то вас использовать. Я говорил с кем следует. По мнению этих людей, вы получите лет пятнадцать, если повезет. А может быть, и все двадцать.
— Весьма благодарен, — ответил я. — Это очень ободряет.
Он вынул пачку сигарет и перебросил ее мне.
— А чего вы ожидали? Оружие для повстанцев, полночные высадки на пустынном берегу. — Он покачал головой. — Да кто вы такой? Последний из романтиков?
— Хотелось бы так думать, — ответил я. — Но в случае удачи меня ждали пять тысяч фунтов стерлингов в Никосии.
Он согласно кивнул:
— Понимаю.
Я прислонился к стене у окна и оглядел его.
— Ну а вы кто?
— Мое имя Фергюсон, бригадный генерал Гарри Фергюсон. Королевская военная транспортная служба.
Вот в этом я засомневался: наверняка он имел весьма отдаленное отношение к военным перевозкам, потому что не был похож на тех, кто служит в столь важных, ответственных и заслуживающих всяческого уважения армейских частях.
— Саймон Воген, — в свою очередь назвал себя я. — И вы, разумеется, это знаете.
— Вот это верно, но я, скорее всего, знаю вас лучше, чем вы сами.
Читать дальше