Джек Хиггинс - Игра для героев

Толпа гневно загудела. Не только рабочие «Тодта», но и саперы, и артиллеристы подались вперед, причем некоторые вскинули винтовки.

Радль заорал, старался перекричать всех, чтобы его было слышно, и я понял: сейчас или никогда.

– Дай-ка мне свою адскую пушку, – сказал я Радлю и выхватил у него револьвер.

Я забыл, какой грохот поднимают эти старые «уэбли» – выстрелил дважды из окна, и эхо громыхнуло на весь двор, смешавшись со звоном колокола, отчего сразу наступила тишина. Все повернулись и застыли в изумлении, а я приставил ствол револьвера к затылку связиста, держась за его спиной.

– Давай! – дико заорал я. – Начинай, иначе размозжу тебе башку!

И его прорвало.

– Война! – крикнул он. – Война окончена! Мы только что получили сообщение с Гернси по радио!

Тишина тянулась, кажется, целую вечность; на самом деле вечность длилась не более двадцати секунд, а потом толпа взорвалась ликованием. Все зашумели и задвигались. Гул стоял такой, что, наверное, был слышен на другом краю острова и, вероятно, вызвал тревогу у тех, кто стоял на посту у береговых укреплений.

Рабочие «Тодта», саперы – все разом запрудили церковный двор до самых могильников, где под деревом стоял Штейнер. Люди стеной окружили его. Веревка упала с дерева. Мне было видно, как мелькают тут и там каски эсэсовских охранников, которые бросились, проталкиваясь сквозь толпу, к Радлю, сидевшему в «мерседесе» у ворот. Стрельбы не было, не было и никаких беспорядков. Люди хотели спасти Штейнера и какое-то время были одержимы только этой мыслью.

Не знаю, что произошло потом. Возможно, у немцев сдали нервы. Послышался треск пистолета-пулемета; толпа разбежалась. Трое остались лежать на земле.

Один из них был немец, сапер. Увидев гибель товарища, саперы вскинули винтовки и открыли огонь; двое эсэсовцев из окруживших машину Радля упали.

И тут я увидел Штейнера. Он побежал сквозь толпу, махая руками и что-то крича. Саперы опустили винтовки, наступила внезапная тишина, когда он встал на ничейной территории между обеими сторонами.

В наступившей тишине я слышал его отчетливо: церковный колокол перестал звонить. Он встал напротив сидящего на заднем сиденье «мерседеса» Радля, потом повернулся к толпе:

– Прекратите огонь. Хватит убивать! Все закончилось, вы понимаете? Мы выжили в этой кровавой войне, мы все!

Радль выхватил свой «люгер» и дважды выстрелил ему в спину.

Дальнейшее произошло мгновенно. Я перегнулся из окна, чтобы выстрелить в Радля, и увидел, как «мерседес» выезжает за ворота, а эсэсовские парашютисты отходят вместе с ним и непрерывно стреляют.

Большинство людей кинулись на землю при первых звуках пальбы; на мой взгляд, больших жертв не было. Я выбежал из радиорубки и бросился вниз, перескакивая через три ступеньки!

Дверь, выходящая на улицу, была открыта; как только я вылетел в прихожую, то увидел, как резко вывернул «мерседес», облепленный десантниками. Еще пятеро или шестеро бежали следом за ним. Я пропустил их, потом выскочил, бросился плашмя и открыл стрельбу.

И не я один. Рядом со мной залег Райли. Грохот выстрелов его старого револьвера 45-го калибра раскатывался не хуже пушечных залпов в битве при Ватерлоо. А Эзра стоял у крыльца и палил из «шмайссера». Застигнутым на узкой улочке эсэсовцам двигаться было некуда. Когда «мерседес», рванув, скрылся за углом, они еще пытались отстреливаться, но в считанные секунды их всех уложили.

Оглянувшись через плечо, я увидел, что мы не одни воюем: Шелленберг, десяток саперов за его спиной, трое жандармов Брандта и бранденбуржцы – у всех были винтовки.

Падди Райли промчался мимо них во двор церкви, и я последовал за ним. Там собралась большая толпа, все возбужденно кричали, и я увидел, как Грант и Хаген, действуя прикладами и расталкивая людей, освобождали проход для Райли.

Штейнер лежал на спине, глядя в одну точку где-то высоко в небе. По его лицу струилась кровь, смешиваясь с дождем и стекая на китель, в то место груди, где образовалась сквозная рана от одной из пуль, прошившей его тело навылет. Симона стояла на коленях рядом с ним. Она была в оцепенении и шоке, очевидно, еще и от того зверского удара в лицо. Не думаю, что она сознавала, насколько был плох Штейнер.

Грант и Хаген посмотрели на меня недоверчиво, когда я пробрался мимо них и упал на колени рядом с Райли.

– Плохо, Оуэн, – сказал он. – Врать не буду.

– Оуэн? – выговорил Штейнер, и глаза его блеснули. – Оуэн, это ты?