Джек Хиггинс - Игра для героев

– Еще одно, Эзра, – проговорил я медленно. – Штейнера знаешь?

– Манфреда Штейнера? – переспросил он. – А как же, знаю. Кто его не знает? – Тут он нахмурился и добавил: – Погоди. Как ты...

– Джо Сент-Мартин, – ответил я. – Говорит, что Штейнер – важный человек в проекте «Черномазый». Что он собой представляет?

– Так, – нахмурился он. – Трудный вопрос. Сказать по правде, парень, он не похож на других. Он – из дивизии «Бранденбург». Это люди особой породы, как я понял. Куча наград – позавидовал бы любой; к тому же он художник – картины пишет как Бог. Почти так же здорово, как твой отец, что еще скажешь...

– У Сент-Мартина сложилось впечатление, что он в дружеских отношениях с Симоной.

Эзра догадывался, что у меня на уме, и не пытался возражать. Лицо его помрачнело.

– В дружеских. Больше чем в дружеских, Оуэн, я бы сказал. Война была долгой, парень, а она – женщина в цвету. Что ж, ты думал, она так и будет сохнуть на ветке?

Он был прав, как всегда. Меня это успокоило.

– Хорошо, Эзра, намек понял.

Открылась и хлопнула дверь в доме.

– Эзра! Ты что так долго? Где пиво?

– Тебе лучше уйти. – Он вытянул ящик с пивом из-под старого верстака. – Не хочу, чтобы они сюда заходили. Я не доверяю тебе, Оуэн. Ты здорово изменился.

– Погоди, Эзра, – торопливо сказал я. – Веди себя осмотрительнее. Долго это не протянется.

Лицо его помрачнело, и он сказал с оттенком горечи:

– Ты моих постояльцев имеешь в виду, Оуэн? Так что ж, мне позволить моим друзьям погибнуть, что ли?

Он выключил свет и вышел, хлопнув дверью, оставив меня в темноте наедине с мыслью: кажется, пришло время покончить с моей невеселой профессией.

Я взял велосипед и покатил обратно тем же путем, каким приехал. Ла-Фолез – это название деревеньки в полумиле от утесов в юго-западной части острова, неподалеку от того места, где я высадился. До войны ею владел офицер-отставник из Индии, но его эвакуировали вместе с жителями острова, которые изъявили желание уехать незадолго до немецкой оккупации. Однажды я встретил его, совершенно случайно, в Сент-Джеймс-парке летом 1943 года, и мы зашли в ближайший бар отметить встречу земляков.

Деревушка лежала к югу от развилки, где дорога поворачивает к форту Мари-Луиза, и была там единственным обитаемым населенным пунктом; сохранился и особняк с пышным названием «Бронзовый век». Как и прежде, вместо дороги к деревушке вела разбитая колесами колея.

Особняк, вопреки своему названию, был сооружением вполне достойным. Возведенный в георгианскую пору, он достраивался затем в середине XIX века; в то время на острове множество народу было занято сооружением укреплений. Мне он запомнился великолепным видом, который открывался из его окон на море, в направлении побережья Бретани.

Я прислонил велосипед к ближайшей изгороди, снял шинель и каску, прикрыл их валежником и осторожно направился к особняку.

У задней двери я остановился. Там стояла машина. Я подошел поближе и разглядел, что это – армейский вездеход типа «фольксваген».

Где-то в отдалении, за полями, глухо лаяла собака, судя по голосу – восточноевропейская овчарка. Прислушавшись, я обогнул дом и очутился перед фасадом.

Из-под занавески пробивалась полоска света, но невозможно было заглянуть внутрь. Я прошел мимо парадного крыльца к другому окну и вздрогнул, увидев его так близко. Штейнер – это был он. Он сидел в глубине комнаты за мольбертом и писал акварелью (отец тоже любил акварель). Он был в нижней рубашке, форменных брюках и сапогах. Несмотря на напряженную сосредоточенность, углы его губ были слегка вздернуты в добродушной усмешке. Это придавало его лицу насмешливое выражение, свойственное человеку, пережившему наихудшее из того, что жизнь может предложить, и отказавшемуся принимать это всерьез.

У него были темные волнистые волосы, преждевременно поседевшие на висках, – память о русской кампании, о чем мне удалось узнать позже, – и энергичное скуластое лицо, выдававшее волевой характер. Солдата? Ученого? Возможно, и то и другое. В формировании все решают обстоятельства, вернее, уже решили. Мне было не видно, что именно он писал, не видна была вся левая сторона комнаты, куда он время от времени бросал взгляд, так что я прошел к следующему окну, с другой стороны дома, выискивая место поудобнее. Там занавеска была распахнута шире обычного; из окна лился поток желтого света, пробивая темноту. Опустившись на колени, я ухватился за подоконник и заглянул внутрь.