Стивен Хантер - Сезон охоты на людей

Но Боб, казалось, ничего не замечал. Он держался почти дружелюбно, его многолетняя замкнутость сменилась каким-то подобием открытости и радостного восприятия мира. Никогда прежде она не видела его таким.

Лишь однажды Джулия проснулась ночью оттого, что почувствовала: его нет в постели рядом с нею. Она поднялась, прошла через темную гостиную и обнаружила его спокойно сидящим на веранде под тропическим ночным небом. Перед ними сбегал вниз склон, поросший деревьями, затем еще один холм, а за этим холмом простиралось безмятежное, как стекло, море, залитое переменчивым лунным светом. Боб сидел совершенно неподвижно и смотрел в книгу, как будто рассчитывал увидеть в ней разгадку какой-то тайны.

– Что это? – спросила Джулия.

– Это? О, это «Птицы Северной Америки» Роджера Прентиса Фуллера.

Джулия подошла поближе и увидела, что он изучает раздел, посвященный орлам.

– О чем ты думаешь? – поинтересовалась она.

– Да, в общем-то, ни о чем. В этой книге очень хорошие картинки. Тот мальчишка, который нарисовал их, и впрямь хорошо разбирался в птичках.

– Боб, это так не похоже на тебя...

– Просто меня это вдруг заинтересовало, вот и все.

– Орлы?

– Орлы, – подтвердил он.

Потом они вернулись в Аризону, и, имея деньги, Боб смог отремонтировать конюшню, нанять двух помощников-мексиканцев, купить новый пикап и снова влиться в мир коннозаводчиков и любителей лошадей округа Пима. Прошло совсем немного времени, и у Суэггеров уже появились пациенты – семь, восемь, а потом десять лошадей в различных стадиях выздоровления, и все они быстро пошли на поправку, окруженные неусыпной любовной заботой и чутким вниманием. Заброшенная конюшня Боба скоро превратилась в процветающее хозяйство, главным образом благодаря пролитому им самим поту, но еще и потому, что люди доверяли ему.

Ники снова стала ходить в школу, но каждый день ездила верхом – по-английски – и должна была с весны начать участвовать в гладких скачках для юниоров, на чем настаивал ее тренер. Джулия пошла работать. Она три дня в неделю дежурила в больнице резервации индейцев-навахо, помогая молодым силачам приходить в себя после драк или неумеренного пьянства, выхаживая рахитичных детей и вообще успевая за столь небольшой промежуток времени сделать на удивление много добрых дел.

Репортеры, судя по всему, напрочь забыли о них. Ферму не осаждали ни немецкие телевизионщики, ни молодые люди, стремящиеся получить интервью, на основе которого можно было бы написать книгу, ни антрепренеры стрелковых шоу, готовые заплатить немалые деньги за то, чтобы Боб Суэггер сидел в будке и торговал автографами, ни авторы книг по искусству выживания в экстремальных условиях, желавшие пропеть Бобу дифирамбы в своих предполагаемых бестселлерах. Он сам и война, которую он олицетворял собой, как будто исчезли с людских глаз. И казалось, от войны ничего не осталось и нанесенные ею раны исцелились или по меньшей мере зарубцевались.

Однажды ночью Боб сел за стол и написал письмо матери Трига Картера. Он сообщил ей, что собирается в ближайшие недели совершить поездку на восток и ему хотелось бы заехать к ней и поделиться теми сведениями о смерти ее сына, которые ему удалось получить.

Пожилая леди немедленно ответила. Она поблагодарила Суэггера за то, что он не забыл о ней, и предложила время, когда он мог бы ее посетить. Боб тут же позвонил ей и сказал, что его это вполне устраивает и что он непременно будет у нее в назначенный день и час.

Он погрузил в свой новый пикап все, что могло понадобиться в дороге, и отправился в дальний путь. Первым делом он заехал в Тусон, на находившееся там кладбище ветеранов войны, и шел вдоль рядов белевших на южном пустынном солнце надгробий, пока не подошел к камню, на котором было написано:

Донни М. Фенн

Ланс-капрал

К.М.П. С.Ш.А.

948-1972

Это надгробье ничем не отличалось от всех остальных. Вокруг было множество камней, поставленных во время этой и многих других войн, и вторая дата всегда указывала на какой-нибудь всплеск насилия, отличавший этот период американской истории от других: 1968, 1952, 1944, 1918... Crop, свистя, налетал сухой ветер. Солнце светило так ярко, что было больно глазам. У Боба не было с собой никаких цветов, ничего такого, что можно было бы положить на квадратик сухой земли с каменной табличкой посередине.

Ему приходилось бывать на множестве кладбищ, и это кладбище ничем не отличалось от всех остальных. Ему было нечего сказать, потому что все, что можно тут сказать, уже давно было сказано. Он лишь заново пережил потерю Донни: Донни прыгает с вершины вала из мешков с песком, тело Донни сотрясается от удара пули, пробившей его насквозь и взметнувшей перед его грудью облачко кровавого тумана, Донни падает назад, его глаза перестают видеть и становятся пустыми, его пальцы цепляются за руку Боба, кровь струёй льется из его рта и пеной выходит из носа.