Петр Катериничев - Банкир

Старшой двинулся, скрытно заглянул в оконце:

— Ого! Эх, хвост-чешуя, наших нету никого… А, Рыбак? Нам только такого творческого счастья по жизни и не хватало!

Парни рядились под спортсменов. Все — с большими одинаковыми сумками, в одинаковых «адидасовых» костюмах, высоких кожаных кроссовках, шапочках с пумпончиками…

— Красавцы, а? — прокомментировал Батя, сделав ударение на последний слог.

— На горе стоит избушка — занавески тюлевы, а в избушке две девчушки — милые, красивые.

— Чего-то ты. Батя, с прибаутками разошелся. Нескладно…

— Зато правда. По чью душу это ЦСКА прибыло, хотел бы я знать… Как говаривал один генерал, два птенца в одной берлоге не живут. Особливо, ежели медведик неласковый.

— Может, я слетаю? Пошуршу? — разом проснулся Саша Шмаков. От долгого сидения его деятельная натура просто «отекала в горизонталь», как пломбир в духовке.

— Был бы ты бакс, тогда б шуршал. А пока что — фантик карамельный. Сиди и не чирикай.

— Батя, я все же…

— Да не заводись ты, — устало отмахнулся Батя. — Не знаю, как в твоем детстве, а в моем пионерском очень ходова была фраза: «Четыре сбоку — ваших нет». Вот щас — как раз такой вариант и наклевывается. Мне вовсе не улыбается здесь героически погибнуть и вас всех положить. По такой непонятке только тузы играют, а мы — «вальты» драные.

— Да я…

— Ша, я сказал. В четырнадцать от Назара, мента местного, гонец будет. Он всю кашу варить начал, пусть и перцем посыпает. И сам — лопает.

Тем временем спортсмены зарегистрировались, прошли на территорию пансионата.

— Батя, а может, зря волну гоним? Может — и прямь спортсмены? — подал голос из угла Рыбак.

— Все мы спортсмены. В своем деле. Чем они тут заниматься собираются, в тмутаракани? Бобслеем с препятствиями?

— У всех свои трудности, — пожал плечами здоровый.

— Ну да, ну да… Только сдается мне — уж очень хлопцы неулыбчивые и собранные. А по приказу дрочка это тебе не любовь…

Назаренко объявился в два с минутами самолично. «Залегендировался» просто — привез с собою хозяина ларька и внаглую стал «затариваться» всем по мелочи: ну кого удивит мент, «стригущий» палаточника на своей территории? Только негра эфиопского, да и того — не слишком. У них, в Эфиопии, надо думать, свои менты — не промах.

Узнав новость, Назар помрачнел. Еще со вчерашнего вечера, как отзвонился, сердце его чуяло недоброе. И кажись, оно настает. В самом мудацком варианте.

Не, верно люди говорят: не буди лихо, пока оно тихо! Блин, а все баба! Надоело ей, вишь ты, в капитаншах хаживать, запилила совсем! Вот и решил выпендриться, нашел приключение на свою задницу! Хотя…

Послушав трохи старшого СОБРов, Назар остыл. Известное дело, у страха глаза — как у кролика при запоре: в каждом полтинник одной монетой, еще советской чеканки!

Собрался с мыслями, успокоился. Рука привычно ласкала вороненую сталь «АКМ», а в голове болталась неизвестно откуда и как всплывшая строчка: «Кого бояться мне? Со мной мой меч. За злато отвечает честной булат». Вот только — где это злато?

— Промути эту тему, Назар. Уж больно у разрядников сумки тяжелые. Да и сами они…

— Так чего, «ксивы» у них, что ли, прощупать?

— Да хоть яйца им щупай!

— Думаешь, служивые?

— Да у них на морде у каждого три буквы написано…

— М-да… Тогда — с налету нельзя. Помэркуваты трэба.

— Меркуй. На то и поставлен.

— М-да… Нэ було у бабы лиха, та купыла порося…

— И рыло — полтинником.

— Сделаю, — неожиданно расцвел Назаренко улыбкой. — Усе будет у порядке, шеф! Обокрасть их могут? Или — хулиган какой пьяный прицепится?

— Легко.

— Вот. А по факту кражи можно и потолковать со спортсменами…

— Смотри не влети.

— А не пойман — не вор.

Валериан Эдуардович Горин остановил кассету, снял очки, откинулся в кресле. Глаза его, лишенные толстых линз, разом уменьшились, взгляд стал потерянным и жалким, или — обращенным в себя, как это бывает с очень близорукими людьми, вдруг оказавшимися без привычного укрупнения мира. Впрочем, сейчас линзы на глазах носили многие с вполне нормальным зрением — стекло, особенно дымчатое, словно отделяло их от сутолоки мира, затеняло алчность или ненависть, зависть или злобу, азарт или жестокость, таившиеся в глазах.

Дымчатые очки стали таким же бессменным атрибутом многих бизнесменов и политиков, как и галстук. Впрочем, подобный фокус могли проделывать любые очки.

Не все люди умели контролировать почти неуловимое движение зрачков, когда говорили не правду; линзы позволяли скрыть этот «милый» недостаток. Впрочем, это не касалось «динозавров», прошедших по партийной или бюрократической лестнице «большой путь от сперматозоида до маршала». Эти лгали спокойно, уверенно, неторопливо, глядя с экрана в «глаза народу» в виде бликующего объектива дорогой камеры…