Петр Катериничев - Любовь и доблесть

– Неласково?

– Это мягко сказано. Организация у нас... непростая.

– Зато я – простой. И незатейливый. Вот люди ко мне и тянутся. Против такого обаяния кто устоит? Никто. А тебя беру. Как пропуск.

– Чтобы умирать не скучно было?

– Не, умирать ни к чему – жизнь-то вокруг какая веселая! Вашими стараниями.

– Так я – заложник?

– Ключик.

– Там все равно никого нет.

– Так уж и нет?! У вас тут внештатная, а начальство по дачам дрыхнет?

Сильно сомневаюсь я в такой безалаберности.

– Ваш тон... А меня... Меня убьют.

– До смерти?

– Прекратите!

– Двум смертям не бывать, а одной еще никто не избежал, – философически изрек Олег. Корнилов помрачнел:

– Дерьмо вся эта жизнь.

– Это ты только сейчас понял, Корнилов?

Пленник хотел что-то сказать, но промолчал, лишь глянул на Олега зло.

– А ты чего вообще ожидал, служивый? Пирожное с вареньем и без хлеба? Нет, друг Корнилов, бесплатной патоки не бывает.

– Я не трус. Просто...

– Понимаю. Беспокойно. И неуютно. А кому под перекрестным огнем уютно?

Никому. Факт.

– Дети останутся. Что мне было делать? Выбора не было.

– Выбора никогда ни у кого нет. У мужчин – особенно. Если живешь честно.

– Плевать на честь, когда нечего есть.

– А вот это действительно жаль.

– Отпустите меня. Вы же понимаете, в ваших играх я человек случайный.

Дети... Я не могу о них забыть... И вы, вы не простите потом себе, если...

– Я не прощу себе, если что-то случится с девчонкой по имени Даша. И себе не прощу, и тебе, и Грифу, ты понял? – жестко оборвал его Олег. – А о своих детях нужно было ДУ" мать, когда на службу нанимался.

– Я нанимался на работу.

– Да как ни назови, все – война.

– Чужая, – процедил сквозь зубы Корнилов.

– Запомни, технарь, на всю жизнь запомни, – тихо сказал Олег, глядя в глаза пленнику. – Чужой войны не бывает.

Данилов вывел пленника из подъезда, так и не развязав рук: просто набросил на плечи длинный плащ. Они направились к покинутому красному «форду-эскорту».

Все это наблюдал человечек с верхней площадки шестнадцатиэтажки. Он поднес к губам аппарат связи:

– Объект захватил Корнилова.

– Что?!

В эфире повисло тягостное молчание.

– Объект стопорим, только нежно. И – стираем. Для нашей игры он слишком шустр. Слишком.

– Вас понял. Штатный вариант?

– Нет. Действовать предельно нежно.

«Форд» мягко катил по мокрому, масляно отливающему асфальту. Корнилова Олег усадил рядом. Пленник, у которого еще в квартире проскальзывали в голосе истеричные нотки, теперь совершенно расклеился и поник. Глаза блестели, словно у лихорадочного больного, тело сотрясала заметная дрожь, а голос выдавал не просто волнение, а ужас. Данилов не забыл пристегнуть пассажира ремнем безопасности, опасаясь, как бы тот не выбросился на ходу, одержимый этим неконтролируемым страхом.

Корнилов то начинал метаться, то – замирал, и глаза его становились почти безумными.

– То, что вы хотите совершить, – сумасшествие, – обреченно повторял он в периоды просветления.

– Да? – искренне удивился Данилов.

– Самоубийство.

– Оставим дискуссии об ошибках военных до окончания боевых действий, – устало отозвался Олег.

– Я не военный. Я даже в армии никогда не служил.

– Расслабься.

– Я чувствую себя овцой. Связанной овцой. Для заклания.

– Эх, технарь, лучше бы ты был гуманитарием. И гуманистом. Сидел бы сейчас за гербарием, листики перебирал. Или слюнявил странички классики и поливал их скупою мужскою слезой.

– Издеваетесь?

– Да боже упаси! Констатирую факт.

Корнилов замолчал, но по лицу было заметно, что депрессия его развивается в сторону «отрицания отрицания».

– Мне нужно лекарство.

– Так ты больной?

– Пожалуйста... – Лицо Корнилова побледнело, он почти задыхался. – Пожалуйста... У меня в пиджаке, в нагрудном кармане.

Олег притормозил у обочины, извлек маленький пергаментный прямоугольник.

– Только осторожно! – истерически взвизгнул Корнилов; лоб его обметали бисеринки пота. Олег развернул квадратик.

– И давно марафетишь, инженер?

– Пожалуйста... – Мелкая холодная испарина сделалась обильной, покрыв все лицо пленника.

– А как же теща с борщом и жена с кошкой? И дети, двое из ларца? Наплел?

– Нет, клянусь! Просто... работа постоянно ночью и...

– Крови много?

– Да никогда я на «мокрое» не ходил, мое дело...

– ...телячье. Помню. Будем считать, производственная травма.