Петр Катериничев - Любовь и доблесть

В Москву Данилов полетел к Благовещению. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, рассматривал медленно проплывающие далеко внизу ухоженные поля и крохотные, игрушечные поселки... Закрыл глаза... «Недавно гостил я в чудесной стране...» Океан казался бескрайним, как небо, и упругая податливость воды была как упругая податливость девушки, любившей так искренно и так безнадежно...

Потом подумалось, что нет в этом мире никакого заговора, как нет и приговора, а есть лишь неуют, нелепица и бессмыслица... И может быть, немного счастья, мимолетного, будто солнечный зайчик на стекле ранним утром, когда тебе только пять лет и день кажется долгим, как жизнь, а жизнь – ясной, как день... А потом Данилов заснул.

...Ему снилось, как черные тени, оттесняемые вспышками молний, загнанно мечутся среди обломков скал, под сводами лесов, как приникают они к земле на выжженном ковре саванн, словно затаившиеся стрелки... Но время их наступает, и они цар-ствуют повсюду; редкие всполохи уходящих зарниц лишь оттеняют густоту мрака, полного желтых звериных глаз; а ветер уже сметает с сырых каменных нагорий остатки жилищ, и под этим шквалом земля делается пустой... Затухают еще мерцающие во тьме теплые огоньки, один за одним, и мрак становится непроглядным, и тьма уже по всей земле... И только в дальней, сокрытой пещере еще горит свеча, и огонь этот неугасим, и женщина крутит веретено и прядет бесконечную пряжу... И холод, что сковывал сердце, отпускает, уступая место теплому слезному восторгу – оттого, что жизнь не умерла, и земля, покрытая ледниковой коростой небытия, воскреснет, и на ней будут жить люди, и будут любить друг друга в звонких зарослях медовых трав, и будут радоваться желтому солнцу и золотому меду, и дети станут бегать / по синей реке, разбрасывая в небо радужные россыпи брызг... И наступит малиновый закат, и свет звезд будет венчать влюбленных неизъяснимым таинством вечности...

...Самолет шел на посадку. Брошенная гостинка встретит неуютом, ворохом неразобранных бумаг, черным проемом окна, в котором будет висеть узенький, блестящий месяц... Полная независимость и полная неприкаянность. Но еще оставалась надежда. Вот только... С надеждой нелегко примириться как раз потому, что ничего, кроме нее, у тебя часто и не остается.

Сначала Данилов почувствовал тепло солнечного луча. Он проникал сквозь сомкнутые веки и окрашивал сон в цвета спелой пшеницы и подсолнухов. И еще – Олег видел небо: синее-синее, оно все золотилось от плавающей в воздухе цветочной пыльцы, пронизанной светом.

Данилов открыл глаза, повернулся. Чистая хрусткая простыня, из крохотной кухоньки – запах свежесваренного кофе. Потом оттуда выглянула Даша. Она улыбалась:

– Мне уже стало казаться, ты вообще никогда не проснешься. Сначала я еще слышала, как ты вставал ночью, курил, снова возвращался и ворочался на постели.

Потом уснул. Ты несколько раз стонал во сне, а лицо было такое, что... Но я не решилась тебя будить. Данилов, откуда у тебя шрам на виске?

– Из того сна.

Даша задумалась на секунду, смешно сморщив лоб:

– Знаешь, чего ты боишься?

– Ну?

– Ты боишься повторения этого «сна». Того, что было. Из-за этого и замуровал себя в четырех стенах и искал при том какой-то способ жить достойно, уважая себя, и вот – все начало повторяться, не так?

Данилов пожал плечами.

– Не смотри ты на меня таким взглядом: все женщины хоть чуточку колдуньи, разве не знаешь? Поэты знают. Помнишь? «Из логова змиева, из города Киева я взял не жену, а колдунью...» <���Из стихотворения Николая Гумилева.> Мы многого не видим и не замечаем из того, что вы, мужчины, считаете важным, но мы умеем чувствовать! Чего ты не смог, не успел сделать в том... сне?

– Уберечь человека.

– И теперь ты боишься... новой потери? Если бояться потерь – они случаются.

– Если не бояться – они случаются тоже.

– Знаешь, как-то мы говорили с папой... Выпал такой уж вечер, что он никуда не спешил. И он разговаривал со мною как со взрослой. О жизни вообще. Он – мудрее тебя.

– О да. На целый миллион миллионов.

– Прекрати комплексовать, тебе совсем не идет!

– Не буду.

– Ну так вот. Папа тогда сказал важное... – Даша задумалась на секунду. – Жизнь – как пресс, она давит всех. Но жизнь мудра, она не душит сверху неподъемным блоком, а словно наступает, надвигается порой со всех сторон, как в круглом бетонном колодце! И может раздавить насмерть, но – дает каждому выбор.

– Между собой и смертью?