Владимир Ефимов - Симуляция

Чирок начал командовать. Со дна контейнера мы извлекли рюкзак с тряпками, тот самый в котором недавно вывезли оружие из тайника. Мы уложили в него автоматы, выбросили контейнер из машины, попетляли по дворам и выбрались к телефону-автомату.

Оттуда я позвонил в прокатную контору и, буквально под диктовку Берндта, высказал кучу претензий, сказал, где оставлена машина, и заключил словами:

– Заберите ее сейчас же, если с нее поснимают все колеса, я не заплачу вам ни копейки!

Это было сделано в слабой надежде на то, что они заберут машину раньше, чем до нее доберутся сыщики. Затем мы отправились к станции подземки.

Потери были велики: залог за машину, телевизор-контейнер и прерванный рабочий день – до ночи мы могли обчистить еще четыре-пять точек. И главное, мы лишились транспорта. Документы, под которыми я ее арендовал, можно было выбрасывать. Или оставить на самый черный день.

Но назавтра мы продолжили гастроль.

– До этого мы действовали тихо, – объяснял мне Чирок (или, вернее, Берндт), – Это было непросто, но так мы оставляли меньше свидетелей и затрудняли работу следствия. К завтрашнему дню линейные сыщики только убедятся в том, что ограбление было, и то не все. Свидетели ведь будут расходиться в показаниях, половина нас вообще не заметила. А каждый из следаков заинтересован в том, чтобы дело замять, а не брать на себя очередной "висяк". Сопоставлять наблюдения они начнут только вечером. Пройдет три-четыре дня, прежде чем они поймут, что перед ними банда с одним почерком. А мы теперь будем действовать громко. Что нам это дает?

– Так проще, – ответил я, – И быстрее.

– Это раз. Кроме того, мы меняем почерк, Нас труднее идентифицировать.

Оказавшись Берндтом, Чирок стал все чаще употреблять мудреные слова. Правда, всегда по делу.

Как только открылись магазины, мы купили пару скутеров, не требующих прав. Мы так же купили две жилетки – одну дутую, другую из прозрачного пластика, но с заклепками; купили две бейсболки – одну кожаную, другую – с вентилятором для охлаждения лица. А обувь? Да, мы купили и две пары обуви: армейские ботинки с броневыми пластинами в подошвах (от пластиковых мин) и кроссовки с лампочками в каблуке.

В этом диком прикиде мы и проработали весь оставшийся день.

Мы входили, Чирок бегло оглядывал помещение, палил в божий свет и орал:

– Это ограбление! Всем на пол! Всем лежать мордой в пол!

– Всем в пол! – вторил я.

Иногда допускалась предварительно согласованная импровизация. Я говорил:

– Смотри, Третий, какая красотка! Возьмем ее с собой!

А Чирок отвечал:

– Отставить, Пятый! Революция не знает лиц!

Уходя, мы кричали от дверей:

– Революция продолжается!

Я не спрашивал, о какой революции идет речь. Честно говоря, меня это не особенно интересовало.

Мотороллеры не подвели нас ни разу. Телевизора у нас с собою не было, так что все оружие пришлось прятать в седельных сумках. Я уговаривал завести новый контейнер, но Берндт (в этот раз точно Берндт) сказал, что главное преимущество автоматов во внезапности. Счастье, что они так и не понадобились.

К вечеру мы набрали нужную сумму. Мы были готовы, чтобы ехать в Заресск. Я понимал, что это совершенно необходимо. Мне лишь все еще было неясно – зачем.

– Последний козырь.

– Что?

– Это называется "Последний козырь".

– Что?

– То, чем мы сейчас занимаемся.

– Звучит не слишком обнадеживающе.

– Когда ты совершаешь действие, ты рассчитываешь на какой-то результат. Обычно его можно предвидеть. Так делается любой ход в любой игре. Но если все ходы ведут к поражению, остается только одно – делать ходы с непредсказуемым результатом. Это дает шанс изменить ситуацию в корне. Не столько приблизить выигрыш, сколько начать другую игру. Своего рода китайская ничья. Или, вернее, казацкий штосс.

– Но все-таки, ты можешь мне объяснить, какого ляда мы делаем в этом поезде?

– Едем в Заресск.

– Зачем?

– Выяснять происхождение твоего детского имени.

– Вира-майна, Чирок, неужели эта антропонимика нам чем-нибудь поможет?

– Слушай, Док, – Берндт оставался невозмутим, – не надо делать вид, что ты ничего не понимаешь.

– Я действительно не понимаю. Я чувствую, что это дело стоящее, но не понимаю, почему.