Сергей Самаров - Аномалия

И все-таки профессор, устав смотреть на облака, цепляющиеся за крылья самолета, уснул. И проснулся только тогда, когда самолет пошел на посадку и уже опустился ниже нижнего слоя облачности. Кошарски стремился всмотреться в рельеф местности, чтобы определить, где они находятся, но видимость была плохая: кроме скал вдалеке, ничего увидеть он не сумел и сказать себе что-то определенное не смог. Сомнения развеял Джонс, который уже проснулся.

– Рейкьявик, – сообщил он.

В Исландии профессор никогда раньше не был и хотел бы посмотреть если уж не на сам город, то хотя бы на аэропорт, который обычно городу чем-то соответствует.

– Хотя бы ноги разомнем. Сидеть устал, – сказал Кошарски.

– Не получится, – возразил старший агент ЦРУ. – Мы из самолета выходить не будем. Официально нас нет на борту. Никто, конечно, придираться не вздумает, тем не менее лучше нос не высовывать. Посторонние взгляды могут быть разными.

– Еще посадки будут? – поинтересовался Фил.

– Следующая уже в Польше.

Профессор посмотрел через левое плечо между двумя креслами. В задних рядах так и сидели люди в черной униформе.

– А наши попутчики, их тоже нет на борту?

– Их тоже нет, – согласился Джонс. – Их нет даже в большей степени, чем нас с вами, потому что мы в гражданской одежде, а вы даже не вооружены.

– Значит, попутчики до самой Польши…

– Это не попутчики. Это наша группа поддержки.

– Коммандос?

– Типа того. Отряд специального назначения нашего Управления. Парни очень серьезные, на которых всегда можно положиться.

– В чем положиться? – не понял профессор. – Помнится, вы собирались взять с собой другую группу поддержки.

– Другую? У меня нет другой группы поддержки. – Джон Джонс смотрел честно, и голос его звучал предельно искренно.

– Да. Речь шла о людях, которые что-то понимают в аукционах и имеют полномочия на оплату крупных счетов.

– А кто вам сказал, профессор, что мои коммандос не из таких? Почему вы считаете их не способными к интеллектуальной работе?

– Мне показалось, что они больше привыкли работать оружием и кулаками, чем головой. Впрочем, я допускаю, что и головой они тоже умеют бить хорошо.

– Это вы напрасно так. Впрочем, одно другому не всегда мешает. Моя группа специального назначения способна на многое, и без нее наше предприятие обречено на провал. Кстати, командир и трое его бойцов в свое время с отличием закончили Гарвард. А это, как вы знаете, не всем интеллектуалам дано. Я не думаю, что в вашей лаборатории много таких выпускников Гарварда. Как и простых выпускников того же Гарварда… Да и у других спецназовцев, кстати, хорошее университетское образование. Что почти никогда не мешает им быть великолепными бойцами. Бойцами без предрассудков, что при нашей работе очень важно.

– Есть у нас пара человек из Гарварда… – задумчиво сказал профессор и отвернулся к иллюминатору, словно сильно чем-то там, за стеклом, заинтересовался.

Самолет уже шел на посадку…

Как ни странно, но профессор Кошарски, на протяжении многих лет с увлечением работая над созданием оружия, которое в идеале своем должно было многократно превзойти по своей поражающей мощи и по площади поражения даже оружие ядерное, никогда не считал себя человеком кровожадным и вообще воинственным. Он даже не любил смотреть спортивные соревнования по тем видам спорта, где насилие ставилось во главу угла – различные силовые единоборства, и даже хоккейные матчи, – потому что редкие матчи обходились без драки на льду. Драки хоккеистов, как и поединки боксеров, казались Филу чем-то диким и противоестественным, явлением, альтернативным высокому интеллекту ученого человека. Более того, он всегда относился к этим парням из коммандос и всем им подобным с явной неприязнью как раз по той причине, что они, в понятии профессора, были всегда готовы на непосредственное насилие, на насилие как проявление собственной силы и ярости, агрессивности, как проявление стремления уничтожить все, что имеет собственную, противоположную точку зрения. И только сейчас, услышав от старшего агента ЦРУ об образованности этих парней, отчего-то вдруг сравнил себя и своих сотрудников с ними и подумал, что дело всей его жизни, такое увлекательное и сложное, практически мало чем отличается от дел этих коммандос.

Думать так для Фила Кошарски было неприятно, потому что он понимал простую истину. С восприятием возможности парней из коммандос тоже быть образованными людьми он не коммандос до себя поднимал – он сам опускался на уровень грубых коммандос, и при этом сравнении невольно вспоминались многочисленные беседы с пастором Рокуэллом Колем, погибшим так трагически только потому, что увидел человека, желающего проникнуть в дом Кошарски. Об этом инциденте думать было больно, но не думать нельзя, да и как-то не представлялся отец Рокуэлл уже ушедшим из жизни человеком. Ум понимал, что Коля больше нет, а сердце этого понимать не желало. Наверное, пастору нестрашно было уходить, потому что он верил в Бога и приготовил себя к встрече с Ним. Всей своей предыдущей жизнью приготовил. Фил Кошарски, что уж греха таить, сам не умея быть человеком верующим, многократно ловил себя на том, что завидует пастору, его убежденной вере, и в глубине души к вере все-таки тянется. Осознавать и принимать это профессору помогала привычка к анализу. Он умел анализировать не только физические и метеорологические процессы, но и процессы собственной мысли и собственных чувств, и потому всегда мог оценить себя здраво и без прикрас, хотя, как все люди, легко прощал себе собственные недостатки, которые в других людях казались ужасными. И эти здравые оценки, полученные в результате анализа чувств, говорили, что профессор все-таки хотел бы быть человеком верующим, – так на него влиял пастор, и, возможно, вскоре Кошарски начал бы посещать церковь. Не хватило немного, может быть, нескольких бесед и нового предложения отца Рокуэлла посетить воскресную службу. От нового предложения Кошарски, скорее всего, не отказался бы. Собственная убежденность людей умеет убеждать их собеседников. С этой старой истиной нельзя не согласиться.