Валерий Рощин - Марш обреченных

А среди ночи происходит катастрофа.

Сплю крепко, однако удар в дверь заставляет подскочить в кровати. «Гюрза» лежит рядом – на стуле под курткой. Патрон загнан в патронник – стоит дотянуться и…

Нашариваю рукоятку, в голове молнией мечутся догадки: резвятся пьяные шоферюги? Что-то упало в коридоре? Или пришли по мою душу?..

Нащупываю пистолет через тонкую материю подкладки, да выстрелить не успеваю. От второго, еще более мощного удара дверь слетает с петель, и в маленькую комнатку врываются вооруженные бойцы в масках.

Гулкий топот тяжелой обуви, грохот, крики. В глаза больно бьет яркий свет мощных фонарей.

У меня имелся шанс в самый последний момент открыть стрельбу – вслепую, наугад. Промазать по толпе трудно. Но я понимал: пять или шесть стволов направлены точно в мою голову, и кто-то из парней определенно ответит.

Звучит громогласный приказ на ломаном русском поднять руки на затылок.

Подумав секунду, бросаю оружие на одеяло и опускаю ноги на пол.

– Не двигаться! – орет все тот же голос.

Щелчок наручников, грубый рывок в сторону, падение с кровати. Резкий запах свежей краски, недавно высохшей на половой доске…

После короткого обыска комната снова погружается в темноту – голова укутана моей же курткой. Сильные руки впиваются в плечи, меня выводят из комнатки и волокут по коридору.

Босые ноги ощущают холод ступенек крыльца. Шершавый асфальт. Голову пригибают вниз, толкают в спину. Теплый салон машины; по бокам те же бесцеремонные парни.

Хлопки дверок; тарахтение стартера и гул схватившего движка. Рывок, поворот с ускорением. Куда-то быстро везут. Тряская дорога. И мучительные размышления над тем, чем же в итоге закончится лихо закрученная Барковым афера…

Азербайджан

22–24 августа

Разные мысли будоражат сознание – и не только о вариантах финального аккорда операции. Судя по звуку работающего двигателя и по жесткости подвески, едем на «уазике». Поездка получается долгой – качаемся и прыгаем по плохой дороге дольше двух часов.

Сопровождающие бойцы в основном молчат. А когда перекидываются фразами на непонятном языке, я перестаю дышать под своей курткой и пытаюсь уловить в словах хоть какой-то намек на национальность, на принадлежность к спецслужбам, на привязку к местности…

Ничего не выходит. Впрочем, иногда кажется, что некоторые слова я уже слышал.

В начале девяностых в бригаде служили два армянина. Со всеми общались на русском, а меж собой балакали на своем. Конечно, я ни черта не помнил из их «речей», и все-таки слух улавливал знакомые звукосочетания, интонации. Однако на том все мои достижения из области предположений заканчивались…

«УАЗ» выруливает на ровную дорогу и с четверть часа бойко едет на приличной скорости. Затем поворачивает и резко тормозит.

– Выходи, – командует тот же голос, что отдавал распоряжения в гостинице.

Осторожно выбираюсь из машины. Чьи-то руки вновь подхватывают, задают нужное направление и ведут. Привыкшие к темноте глаза замечают внизу светлые пятна – под курткой мелькают мои босые ноги, ступающие по серому асфальту. Наверное, вокруг уж светало…

Каменное крыльцо, порог, деревянный пол длинного коридора.

Поворот направо и приказ нагнуться. Я послушно пригибаю голову, но задеваю низкую перегородку.

Материя куртки смягчает удар – боли я почти не чувствую.

– Ушибся? – подталкивает в спину боец. – Не расстраивайся – долго болеть не будет. Завтра все равно поставят к стенке…

Более суток меня держат в камере. Без еды, без одежды, без света. В момент водворения оставили кружку теплой воды. На том вопросы комфорта и соблюдения прав человека были закрыты. Точнее – захлопнуты вместе с надежной железной дверью.

Однако вопросов я не задавал, в дверь кулаками не барабанил и вообще вел себя тихо. К чему скандалить? И я, и те, кто меня взял тепленьким в кровати придорожной гостиницы, – все прекрасно осознают свою незначительность в крупной игре больших и таинственных боссов. Эти боссы и двигают пешками на «шахматной доске» огромного геополитического пространства, решая, кем пожертвовать, а кого двинуть в ферзи.

Вот и лежу, закинув руки за голову, на узкой деревянной лавке. Лежу, вспоминаю свою жизнь, думаю об Ирине и друзьях…

Утром (по крайней мере, так мне показалось) входят трое: офицер и два рядовых амбала. Небрежно швырнув одежду, приказывают собираться. И в открытую – не закрывая головы, не завязывая глаз – ведут по коридору…