Андрей Воронин - Могила тамплиера

Вагон мягко раскачивался на ходу, колеса негромко постукивали по стыкам рельсов, выбивая один и тот же неизменный, бесконечно повторяющийся ритм. За незанавешенным окном купе стремительно проносилась мимо скоротечная летняя ночь, порой озаряемая короткими, как вспышки сигнального прожектора, летящими отсветами фонарей на платформах спящих полустанков. В двухместном купе спального вагона поезда Москва – Рига находился всего один пассажир, который в данный момент лежал одетый на полке и смотрел в потолок, оставив бесполезные попытки уснуть. Сон не шел к нему, мысли бегали по кругу, как белки, перескакивая с одного предмета на другой, а в стуке колес чудилось раз за разом повторяемое издевательской скороговоркой слово "идиот": "идиот-идиот-идиот, идиот-идиот-идиот"...

Длинные светлые волосы разметались по подушке, открытые глаза отражали свет редких фонарей на глухих переездах забытых богом проселочных дорог и огни встречных составов, которые время от времени с грохотом и воем пролетали мимо. "Идиот-идиот-идиот"... Об этом знали даже чугунные колеса спального вагона и теперь спешили поделиться этим пикантным секретом со стальными рельсами на всем протяжении железнодорожного пути от Москвы до Риги. Скоро об этом узнают бетонные шпалы, щебень насыпи, придорожные кусты, поля, перелески, а потом и весь белый свет. До белого света ему не было никакого дела; плохо было то, что он знал об этом сам. Раньше не знал, а теперь догадался – колеса нашептали. Что ж, спасибо. Лучше поздно, чем никогда.

Его левая рука протянулась, нащупала на откидном столике бутылку и поднесла к губам теплое, издающее острый запах алкоголя горлышко. Жидкое пламя пролилось прямо в горло, но проклятые колеса барабанили все так же громко, не меняя ритма, разнося никому не интересный секрет, а маячившее перед его внутренним взором женское лицо оставалось все таким же четким, как будто было нарисовано на потолке светящимися красками. Выражение этого лица было надменным, холодно-насмешливым – именно таким, к какому он привык. Она всегда смотрела на него так, даже когда приходила не наяву, а лишь в его воображении. Он был ей не нужен, он был ею презираем, он был ей отвратителен; она не раз напрямик говорила ему об этом, не стесняясь в выражениях. Так почему в таком случае она не оставляет его в покое? Неужели это такое удовольствие – мучить живого человека? Ведь даже он сам, когда выбивал, вырезал, выжигал, по капле, вместе с кровью и желчью, выдавливал из людей информацию, всегда старался покончить с этим делом поскорее. У каждого есть предел прочности, за которым он либо просто умирает, либо сходит с ума. Неужели она добивается именно этого? Что ж, надо честно признать: она близка к цели. Сука.

Сделав несколько приличных глотков, он поставил бутылку на стол. Тяжелая золотая цепь, знак принадлежности к рыцарскому сословию (в наше время воспринимаемый окружающими несколько иначе, а именно как знак принадлежности к так называемой братве), вдруг сдавила горло, как пробующий силы детеныш анаконды. Бесстрашные рыцари и прекрасные дамы... Дамы сердца – обожаемые и недосягаемые. Потому и обожаемые, что недосягаемы. Они ведь могут оказаться вовсе не такими уж прекрасными и совсем не достойными обожания... Это она ему однажды так сказала, пребывая в веселом, шутливом настроении: "То, что ты испытываешь, называется куртуазной любовью, или любовью платонической. Это любовь рыцаря к далекой даме, и именно эта разновидность любви воспета менестрелями. Так чем ты, спрашивается, недоволен, сэр рыцарь?"

Пальцы, только что сжимавшие бутылку, сомкнулись на золотой рыцарской цепи, потянули, словно пытаясь ослабить тугую хватку змеиных колец, а потом рванули изо всех сил. Застежка, не выдержав, лопнула; рука бессильно упала, свесившись с полки, и мертвая золотая змея, скользнув между пальцами, тяжело и мягко стекла на покрытый мягкой ковровой дорожкой пол. К дьяволу!

Достоверность исторической реконструкции должна иметь границы. Их каждый определяет для себя сам, исходя из своих сил, возможностей и мировоззрения. Общепринятые границы он переступил давно. И переступил, что характерно, не по своей воле. Можно сказать, его за эти границы попросту вытолкнули, выбросили, как щенка из лодки, предоставив щедрый выбор: научиться плавать или утонуть. Выплыть-то он выплыл, а вот уплыть не смог. Не получилось.

Лицо на потолке продолжало кривить красивые губы в пренебрежительной полуулыбке. Он снова отхлебнул из бутылки и попытался представить, чем она сейчас занимается. Он догадывался чем. И главное, с КЕМ. Празднуют победу. Дьявол, что она в нем нашла, кроме того, что он – это ОН?