Андрей Воронин - Могила тамплиера

– Это как? – не понял он.

– Рапиристы перед боем надевают специальный жилет, простеганный тонкой проволокой. В мелкую такую клеточку, мельче намного, чем в школьной тетради... Он тоже подключается к электрической сети, понимаешь? Уколол в него – загорелась цветная лампа. Уколол мимо – белая.

– А если в пол?

– А ты видел фехтовальную дорожку? Она металлическая. Соткана из тонкой проволоки и блестит, как золото. Красиво! Она тоже находится под небольшим напряжением, и, когда укол приходится в нее, просто ничего не происходит – фиксатор на такой укол не реагирует... Как, кстати, и на укол в гарду.

– Идиотские правила, – заявил блондин, опять выворачивая на Кутузовский и уверенно беря курс на родной порт. – Кнопки, лампы, провода... Выкинули бы к чертовой матери эти свои наконечники, заточили клинки, и было бы сразу видно, кто кого уколол!

– Да, гладиаторские бои официально отменили уже давненько, – согласилась она, пряча понимающую, презрительную улыбку. – Однако все это не так сложно, как кажется, когда об этом рассказываешь. Один раз разберешься, и сразу перестанешь замечать все эти провода и карабины.

– А сабля?

– А саблей рубят. Невозможно превратить в кнопку, в контакт, всю поверхность клинка. Правда, говорят, сейчас это уже как-то ухитрились сделать. Как – понятия не имею. Я сильно отстала от жизни. Годы, знаешь ли! Я ведь старая, старше тебя. Так вот, когда я была молода, саблисты, получив удар, были обязаны крикнуть: "Туше!" Тогда судья останавливал бой и объявлял счет.

– А если не крикнешь?

– Будешь жуликом. Будет стыдно. Жуликов хватает везде, и в фехтовании тоже. Некоторые ухитрялись переоборудовать свои клинки так, что ими и колоть не надо было: делаешь выпад, прижимаешь большим пальцем к гарде оголенные провода, и на фиксаторе загорается лампа: есть укол! А что противник возмущается, так это его личное дело. Спорт – это всегда агрессия, и проигравший всегда чем-нибудь недоволен...

– Лихо!

– Грязно. И неумно. Такое дерьмо всегда всплывает, и получается очень, очень некрасиво. Поэтому лучше тренироваться и, получив удар, всегда кричать "туше". А не "шлюха". Правда, в залах, где проходят женские соревнования, наслушаешься и не такого. Бои идут одновременно на нескольких дорожках, и крик стоит хуже, чем в роддоме...

– Так ты у нас, значит, фехтовальщица?

– Была. Именно поэтому тебе так нравятся мои ноги.

– Да, ноги у тебя и в самом деле...

– И потрудись впредь, получив удар, говорить "туше", а не "шлюха".

– Это еще почему? Я привык называть вещи своими именами.

– Я не вещь, и это не мое имя. Скорее уж твое. Если я, по-твоему, шлюха, попробуй меня купить. Ну, давай, предложи цену, которая меня устроит!

– Шлюх иногда просто насилуют, не спрашивая их согласия и ничего не предлагая взамен.

– Да. Но я не шлюха. Ты знаешь, кто я. Помнишь, как мы встретились первый раз?

Он, конечно, помнил. Перед его мысленным взором немедленно встала постепенно уходящая в землю готическая громада Ригас Домас, отполированная подошвами брусчатка площади и женская фигурка в белом, метущем подолом эту брусчатку платье, с венком из полевых цветов, надетым поверх темной, вороненого железа, короны с редкими, причудливой формы зубцами. Она тогда была лет на пять моложе, чем теперь, но, вешая лапшу на уши покойному Дубову, не солгала в одном: она была из тех женщин, кого годы до поры до времени только красят.

– Помню, – сказал он. – Как же... Королева. Дама сердца...

– Верно, – согласилась она со своим трудноуловимым, дразнящим воображение акцентом. – Дама сердца, королева... А ты помнишь, что входило в экипировку уважающей себя дамы сердца?

– Пояс верности! – не сумев удержаться, с торжеством объявил он.

– И это тоже. Но я не об этом. В поясе верности трудно водить машину, так что мне пришлось им пренебречь. Зато кое-что другое у меня имеется.

Она сделала неуловимое движение рукой, и он ощутил легкое, щекочущее прикосновение к шее там, где под кожей пульсировала сонная артерия. Скосив глаз, он разглядел зеркальный блеск тонкого, как проникший в пулевую пробоину солнечный луч, сужающегося к концу, игольной остроты лезвия и затейливую бронзовую крестовину рукояти. Это был самый настоящий стилет – возможно, действительно средневековый, поскольку эта сука, надо отдать ей должное, никогда не разменивалась на подделки.

– Ты с ума сошла?! – воскликнул он. – Я же за рулем!

– Да, – согласилась она, медленно, с неохотой убирая стилет. Он так и не заметил, куда она его спрятала. – И тебе, кстати, давно пора оттуда выметаться.