Сергей Самаров - Окончательный приговор

– Ну-ну… Таких и мы, и они видывали. Выкручивайте, народу жить будет легче.

Первоначальный допрос состоялся лишь через три дня, когда мы были переданы в руки старшего следователя по особо важным делам следственного комитета при военной прокуратуре Южного федерального округа Артура Юрьевича Розова. Вопреки всем правилам, первоначальный допрос проводил не дознаватель, а следователь, что само по себе было нарушением процессуальных норм, но мы об этом узнали позже. И сумели на этом хорошо сыграть, представив дело организованной против спецназа ГРУ провокацией.

Самым трудным делом на том, на первом этапе, было правильно сориентироваться в ситуации. Я хорошо помнил команду, которую отдал при приближении к нам спецназа чеченской ФСБ: «Мы не стреляли, мы только что подошли на звук выстрела из РПГ». По большому счету, это не приказ, а только временная установка. Но сказано это было. И стало, видимо, моей ошибкой, потому что сразу настраивало бы следствие против нас в случае, если произойдет разнобой в показаниях. Да, я приказал. Так следовало бы себя вести в той ситуации, чтобы избежать задержания и иметь возможность поймать настоящих бандитов. Я не мог предположить, что с нами даже разговаривать не будут. Приказал едва слышным шепотом. Но услышали ли меня старший лейтенант Корчагин и старший прапорщик Хост, этого я не знал. Обсуждать сказанное мы возможности не имели и выработать единую линию поведения под чужими стволами тоже не успели. В кузове грузовика, когда нас везли, Вальтер хотел что‑то сказать, но тут же получил удар стволом автомата в лицо, и прозвучал приказ всем молчать как рыбы. Удар стволом автомата в лицо, надо сказать, аргумент весомый. С таким аргументом на руках легко убедить каждого.

Я склонен был думать, что мою команду старший лейтенант со старшим прапорщиком слышали. И если бы мы все одно и то же говорили, все прошло бы нормально. Однако при этом обязательно будут допрашивать и подполковника Волоктионова, и полковника Переславцева, которому Волоктионов наверняка уже доложил о ситуации. Они не знают о моей установке членам нашей группы, и могут сказать то, что я передал по связи. И получится разнобой в показаниях. А возможности что‑то передать не только на свободу, но даже в другие камеры Вадиму с Вальтером у меня не было. Обдумав все это и недолго посомневавшись, я решил все же придерживаться первоначального своего плана, чтобы не поставить в дурацкое положение свою группу. Волоктионов может ведь сказать, что вообще не в курсе произошедшего. И Переславцев может так сказать. И вообще связь в здешних горах неустойчивая, с сильными помехами, и можно не все расслышать и правильно понять. В любом случае, других вариантов поведения не было. И на первом этапе это сработало.

А потом стало легче. Потом – это когда нас перевели в следственный изолятор Ростова-на-Дону. Тогда у нас уже появились адвокаты, причем они были приглашены не со стороны, а выставлены от главного разведывательного управления, и с ними можно было разговаривать почти откровенно. Тогда и появилась новая линия поведения.

Давление на нас оказывалось жесткое. Старшему следователю требовались скорейшие признательные показания. Очень хотелось Артуру Юрьевичу представить нам монстрами и маниакальными убийцами. И он старался, не жалел слюны, разбрызгивая ее на допросах во все стороны. Адвокаты посоветовали нам не нагружать организм и психику борьбой со следствием и сознаться, подписать все то, что старший следователь даст подписать, при этом стараться давать показания настолько нелепые, чтобы несоответствие бросалось в глаза. Адвокаты тоже уловили слабые умственные способности старшего следователя, отметив только его тупую упертость, и нашли для нас правильную линию поведения, чтобы потом на суде отказаться от показаний, данных под сильнейшим давлением следствия. Это всегда срабатывает. Так у нас и пошло. Но теперь уже мы могли согласовывать свои действия и могли выслушать советы командования. Не приказы, а именно советы, потому что приказы пока не отдавали.

И так два с половиной года…

Я даже подполковнику Прокофьеву не пожелал показать, где живет старший лейтенант Корчагин, и попросил его остановить машину совсем в другом конце города. Пришлось ехать на троллейбусе, потом на метро, потом опять на троллейбусе. Вадим, видимо, увидел меня в окно, потому что, когда я поднялся на этаж, он открыл дверь и впустил меня без звонка. На мое счастье, домофон в подъезде не работал.