Андрей Константинов: Арестант

— Отчего же? Я слушаю вас, Ник… Детектив мгновенно ухватил происшедшую в ней перемену. И засек напряженный взгляд, устремленный ему за спину — туда, где стояла искусственная елочка и — чуть дальше — стенд с журналами. Ник Потерн, продолжая говорить, посмотрел назад… ничего интересного там не было. Елка, гномик, стенд. Брюнетка, которая назвалась Катей, все также смотрела в одну точку. Ник повернулся было обратно, но что-то резануло по глазам. Сначала он даже не понял, что именно. А затем… затем он сообразил: со страницы журнала смотрел тот самый мужчина восточного типа, который был сфотографирован рядом с объектом.

Утром двадцать четвертого ноября Николаю Ивановичу Наумову позвонил из Москвы директор агентства «Консультант» Семенов. Он сообщил: в Торонто обнаружена Даллет-Гончарова…

Мороз стоял — будь здоров. В свете прожекторов искрился снег, сверкал иней на металлических ребристых ограждениях локалок. Впереди, над промзоной, несколько труб выбрасывали клубы пара и дыма. В морозном воздухе пар висел плотными облаками. Струи дыма поднимались вертикально. Группа зэков из карантина двигалась в столовую на завтрак. По морозу шли ходко. Скрипел снег под сапогами.

Обнорскому казалось, что они никогда не выберутся из стального лабиринта ходов и переходов. Пошла уже вторая неделя его пребывания в зоне, а он все никак не мог разобраться с ее географией. И вообще, он представлял себе все не так. По фильмам понятие зона ассоциируется с неким огороженным колючкой пространством, на котором стоят бараки. УЩ 349/13 больше всего напоминала лабиринт из рифленого железа. Стальные листы, видимо, поступали сюда с Уралвагонзавода… Вагонзавод когда-то делал не столько вагоны, сколько танки. Завхоз карантина рассказал, что завод занесен в Книгу рекордов Гиннеса — его корпуса видны из космоса невооруженным глазом.

В тринадцатой зоне из бракованных листов вагонной обшивки ставили заборы вокруг корпусов-локалки. Промерзшие, покрытые инеем заборы образовали фантастический городок из улиц и переулков, тупиков, проходов, калиток и каких-то щелей. Разобраться в этом сразу было невозможно. Этот лабиринт, наполненный ломаными угольно-черными тенями, придавленный сверху нестерпимо резким светом прожекторов, казался бесконечным. Казался воплощенным кошмаром сумасшедшего архитектора, бредовой декорацией…

Скрипел снег под кирзовыми сапогами, дыхание обозначалось клубочками пара… После очередного поворота группа зэков вышла на открытое пространство. Летом здесь играли в футбол, зимой сюда свозили снег. Огромные снежные кучи покрывали все поле. А на краю, около ворот, стояло какое-то невообразимое черное сооружение с высокой металлической трубой. Труба отчаянно дымила, в открытой топке билось пламя. Что это за сооружение, Обнорский не знал… Про себя он окрестил его крематорием. Позже узнает: один мудрый зэк-хозяйственник предложил так бороться со снегом. В крематории снег растапливали и сливали воду в систему канализации. Зимой печь дымила почти круглосуточно, сжигая кубометры дров.

Карантинщики вошли в столовую. После морозной улицы здесь было почти уютно: пахло горячей пищей, на стенах висели горшки с зеленью. Поднялись на второй этаж, взяли у мойки мокрые шлемки и весла [49]. Кружек почему-то не полагалось, и шлемок брали по две. Одна под пищу, другую под чай.

Обнорский и капитан из Тулы Лешка Захаров взяли по бачку и пошли к раздаче — сегодня их очередь. Со жратвой в тринадцатой было очень не худо: не «Астория», конечно, но голодным точно не останешься. Больные и работяги с тяжелого производства получали белый хлеб, яйца и даже молоко. В разоренной России даже на воле не все пили молоко… Прав был банкир Наумов, пристраивая заложника Обнорского в ментовскую зону. И бытовые условия, и питание здесь не шли ни в какое сравнение с обычными ИТУ — санаторий… Столовая была наполнена звуками, которыми наполнены все общепитовские заведения — негромким гулом голосов и позвякиванием ложек Все как в обычной рабочей столовой. Вот только чай здесь пили по-другому — из шлемок, через край. Да положенную четвертинку хлеба ломали руками — ножи в столовой не водились. В карманах осужденных тоже.

Очередь к раздаче продвигалась довольно быстро. Андрей рассеянно поглядывал по сторонам. Маленький замкнутый мир зоны представлял собой как бы модель большого вольного мира, разделенного условностями на касты. За отдельными двумя столами сидели опущенные — низшая и однозначно презираемая часть лагерного общества. За их столами было тихо — печать отверженности лежала на угрюмых лицах. Говорили, что среди петухов бывали и полковники, и прокуроры. Падение с постаментов власти они переносили особенно тяжело. Два петушиных стола ели молча.