Андрей Константинов - Арестант

Добро пожаловать в ДОПР [46].

Первого октября девяносто четвертого года журналист Андрей Обнорский въехал на территорию ИЗ 45/1 Кресты в стальном чреве «Черного ворона». Ворота закрылись.

— Ну, здорово, дом родной! — заорал дурным голосом кто-то невидимый Андрею из дальнего бокса.

— Ты поори у меня, — сказал безразлично и беззлобно конвоир. А чего, действительно, особенного?

Обнорский сидел с закрытыми глазами, прислонившись затылком к холодной стальной стенке фургона. Мыслей не было никаких.

Среди десяти с лишним тысяч обитателей Крестов около двухсот составляли бывшие сотрудники правоохранительной системы. В основном — менты. Их личные дела украшает аббревиатура — БС, что и означает — бывший сотрудник.

Хороший он или плохой, жертва обстоятельств или заматеревший преступник, все же он свой… вроде бы свой. Отношение к БС помягче, чем к прочему спецконтингенту. Все под Богом ходим, все помним пословицу про суму да про тюрьму. Жизнь разные курбеты делает: сегодня ты ходишь в операх тюремных, при ксиве и власти. А завтра? Дашь ты гарантию, что завтра сам не окажешься здесь?… Вот то-то. Потому и относятся к БС мягче, лояльней. В тюрьме тоже есть свои касты, свои аристократы и свои парии.

Обнорского поместили в красную хату — камеру, где содержатся вчерашние сотрудники милиции, завтрашние осужденные. Ах, неправды сколько в этом вчерашние, завтрашние… Следствие в России идет неспешно. Между вчера и завтра, между арестом и судом проходят месяцы, иногда годы. Где вчера? Где завтра?… Что между ними?

Есть только миг между прошлым и будущим, поется в популярной песне, именно он называется жизнь. Вот так, ребята.

Между прошлым и будущим подследственного — Кресты: камера, бессонница, допросы, коридоры и галереи. Бесконечные тюремные галереи с одинаковыми дверями камер, с затянутыми сеткой лестничными маршами. Да прогулочный дворик… серое небо… И снова бесконечные галереи, галереи, галереи. Камера. И завтра. И послезавтра. И через месяц. И…

Есть только миг между прошлым и будущим…

Женщина-контролер подвела Андрея к двери камеры N 293:

— Лицом к стене.

Он повернулся лицом к неровной, покрашенной в темно-коричневый цвет стене… И вдруг услышал гортанный голос, напевающий по-арабски! Знакомый мотив, знакомые слова… Он и сам когда-то напевал эту песню. Значит, все-таки прав Никита: я сошел с ума.

Контролерша зазвенела ключами. Скрипнула дверь. Голос стал громче. Андрей Обнорский стоял на галерее второго этажа старинной питерской тюрьмы и слушал песню на арабском языке. Конечно же, это бред… Этого просто не может быть. Он стоял, прижимая к себе казенные манатки: матрац, тощую подушку, одеяло с пододеяльником и две серые простыни. На застиранной, остро пахнущей дезинфекцией ткани слабо проглядывали фиолетовые штампы… А голос все звучал, и жаркий ветер гнал песок над барханами, обжигал сухую обветренную кожу, забрасывал песчинки в карманы непривычной палестинской формы.

— Что встал? Заходи!

Ладонь контролерши несильно подтолкнула Обнорского в бок. Он очнулся, сделал шаг влево и остановился на пороге камеры N 293. Контролерша еще раз подтолкнула Андрея кулаком в спину. Он сделал еще два шага и вошел внутрь. Дверь за спиной захлопнулась. Шесть пар глаз с интересом смотрели на новенького. Резко оборвалась арабская песня.

— Никак к нам еще одного басурманина прислали? — сказал чей-то голос.

Обнорский стоял у входа в камеру. С обеих сторон, с трехъярусных коек, уходящих под сводчатый потолок, на него смотрели незнакомые глаза. В первый момент ему показалось, что их очень много… По тюремным понятиям камера была полупустой — всего-то шесть человек. Ему казалось — двадцать…

— Прислали еще одного продажного русского полицейского, — негромко сказал чей-то голос по-арабски. — Дурака и пьяницу.

…Все-таки — бред. Все-таки — галлюцинации… Обнорский молчал.

— А у нас в деревне здороваются, когда в хату входят.

Андрей понял, что обращаются к нему. Неужели галлюцинации бывают такими достоверными?

— Похоже, новый мусульманин немой, ребята.

— Он такой же мусульманин, — негромко прозвучало по-арабски откуда-то сверху, — как я еврей, ник уммак [47].

Андрей поднял глаза кверху… на третьей койке сидел араб. Черные блестящие глаза на смуглом лице смотрели на него с презрением.

— Здравствуйте, — сказал Обнорский глухо и растерянно.

— О-о, да он говорить умеет.

— Ага… даже по-русски.