Андрей Константинов - Мент

Обнорский бородой покрутил: ну ни х… себе! Нормально. Люблю мягкую мебель. Каждую неделю из зоны выскакивало сверх нормы два-три дивана. Обнорский про себя называл их дивоны, от слова диво. Потому что — действительно! — происходило маленькое чудо: сырья на двадцать шесть единиц, а продукции получается тридцать пять. Вот тебе и закон сохранения энергии. Загадка! Ни х… не понятно, но, как говорится, волнует.

Сам Обнорский с этого дива ничего (или почти ничего) не имел. Если не считать лояльного к себе отношения. Это, впрочем, немало… если когда-нибудь побываешь в зоне — сам поймешь. Но лучше не надо. Первый срок отбывал я в утробе… нич-чего там хорошего нет.

Советского Союза давно уже нет, но как воровали, так и воруем. Ну что ты тут поделаешь? Ну, традиции такие… У кого буддизм, у кого еще что. А в Отечестве — украсть. И пропить! Ну как без этого? Хоть проклятый царизьм, хоть — бля! — коммунисты, хоть демократия — невозможно не украсть… Починок в обморок падает: «А где налоги? Я, бля, козлы, последний раз спрашиваю: где налоги с уворованного? А? Вконец охренели! Поля никакого не видите».

За воровство, конечно, сажают. Но коли и так уж сидишь, то вроде и не очень страшно… Но это только кажется.

Это, ребята, только кажется… В шлюзе, соединяющем (или разделяющем) жилую и производственную зоны, опер задержал КамАЗ с готовой продукцией. По товарно-транспортной накладной значилось шесть диванов «Наташа». На самом деле диванчиков оказалось десять. Антиресно! — сказал опер. Был он из новеньких. Что происходит, еще не понимал, пылал служебным рвением.

— Антересно, — сказал опер, — откуда дровишки?

— Из лесу, вестимо, — сказал Обнорский. На накладных стояла его подпись.

— Слышь, Обнорский, — сказал опер. — В крупных размерах… понимаешь?

— Ага, — сказал Обнорский.

— Чего — ага? Ты ж сам-то не смог бы… верно?

— Не-а, — сказал Обнорский.

— Слышь ты, фантик, в крупных размерах. Два года.

— Ага, — сказал Обнорский. Опер коротко — без замаха — ударил в печень. В глазах у журналиста потемнело, больно схватило желудок.

— Зря ты так, — сказал зэк, глядя снизу вверх темными глазами.

— Ты что же — мне угрожаешь? Ты, ублюдок?!

— Я не ублюдок.

— Это тебе только кажется. Ты — ублюдок. Тебе сколько до конца срока?

Журналист сел. Сколько оставалось до конца срока, он знал на память. Скорее всего, прикинул он, добавится еще два года.

— Ну, — спросил опер, — сколько? Обнорский молчал. Было очень обидно. Два года. Два года — это чудовищно много. Это несправедливо. Нечестно. Хотелось заплакать, закричать матерно и ударить опера… Что это изменит? Ботинки у опера сияли. И морда у опера сияла. И весь он был хорошо, крепенько сбитый, ладный… Несудимый, положительный. После службы он поедет домой. Дома его ждет жена. И сын. Крепенький такой боровичок. Белокурый, белозубый, жизнерадостный… А журналист Обнорский пойдет в ШИЗО… следствие проведут быстро: хищение госимущества в крупных размерах. Признаете себя виновным?… Да я… Повторяю: признаете себя виновным, Обнорский?… Понимаете, гражданин судья… Некогда нам, Обнорский. У прокурора есть вопросы?… Нет… Ну, ладно, короче, это… как его… именем Российской федерации…

— Ты что — оглох? — спросил опер.

— Нет, — сказал Обнорский.

— Кто в доле? — спросил опер. — Кум?

— Ты что — еба…ся? Какой кум?

Опер ударил кладовщика носком ботинка.

— Кто в доле, Обнорский? Колись быстро, сука.

— Ты что, еба…ся?

Опер схватил Обнорского за ворот, рывком поставил на ноги. В дверь заглянул осужденный.

— Вон! — закричал опер. Осужденный испуганно выскочил. Опер сел на стол, покачал ногой в начищенном ботинке.

— Ну что, Андрюха? Дела-то у тебя говенные. Будем разговаривать?

— Слышь, начальник… разговаривать будем, но без рукоприкладства. Понял? — Да ладно ты. Не обижайся. Делов-то… ударил разок.

— Два.

— Ну, два… говно вопрос. Напишешь показания на кума?

— Нет.

— Курить хочешь?

— Нет.

— Мудак. Секи всю арифметику: четыре левых дивана. Так? Подписи везде твои. Так? Твои, Обнорский?

— Да, мои.

— Ну вот и хорошо. Получаешь довесочек: два года. Тебе, дураку, сидеть осталось меньше… Поедешь в Питер. По Невскому шляться будешь… телки, пиво холодное… Е-о твою маму. Ну?

— Я ничего не знаю.

— Ну, дурак, — сказал опер. — Ты, главное, напиши. Я ведь даже ходу твоим показаниям не дам. Понял?

— Нет. Не понял.

— Слушай, Обнорский… ну ты же интеллигентный человек.