Михаил Нестеров: Агент силовой разведки

– Повышенный – сильно сказано.

– Так ты ответишь на мой вопрос? Это очень важно.

– Важно для кого?

– Может быть, для нас обоих.

Николь некоторое время молчала.

– Хорошо, – наконец согласилась она. – Я всегда подозревала, что мой шеф нечист на руку. Меня откровенно тревожили его связи с Жобером, этим пронырой. По сути дела, они занимались отмыванием произведений искусств, а вот кто их им поставлял, для меня и сейчас загадка. Их совместный бизнес был подтвержден некоторыми документами. В них фигурируют два юридических лица: наш музей и музей Жобера – и перечисляются формы использования экспонатов. В свое время мы обменялись доверенностями – как часть страховки на случай краж и форс-мажоров, – пояснила Николь. – Мы экспонируем коллекцию Жобера – и несем за нее ответственность. Он экспонирует предметы нашего музея – он же гарантирует их сохранность. Так вот, в его коллекции находятся десять предметов старины из нашего музея, которые Анри передал Жоберу. Мы занесли их в своей реестр лет пять или шесть тому назад. И они все еще висят на нас. Меня это очень беспокоит. Из разговоров с шефом я поняла, что Жобер попросту не хочет их отдавать. У Анри очень сложные отношения с этим человеком.

– Постой, выходит, что польская экспозиция частично состоит из предметов вашего музея?

– Да, и по договору это считается совместной выставкой. Обе стороны несут за нее равную ответственность. Меня это очень беспокоит, – повторила Николь.

– Представим невозможное, – предложил Виктор. – В разгар польского показа с Жобером происходит несчастный случай. Экспозиция не станет бесхозной?

– Конечно, нет. В отсутствие Анри мне лично придется организовывать вывоз коллекционных предметов.

– Согласно таможенной декларации?

– Разумеется.

– Достань мне копию этого документа, – повторился Лугано.

Он потушил настенный светильник и вышел из комнаты. Когда закрывал дверь, услышал, как Николь обзывает его идиотом. Он вернулся и, прижав ее к себе, жарко прошептал на ухо:

– От идиотки слышу.

17 августа, вторник

Все предметы частной коллекции – а их оказалось немногим более трехсот – были тщательно упакованы. Для золотых и серебряных ваз и кубков изготовлена особая, «анатомическая» упаковка, повторяющая их форму. За исключением двадцати двух предметов, все значились в декларации подлинниками.

– Это копия? – спросил таможенный офицер по имени Ирфан, сверяясь с декларацией и пожирая глазами «Грааль» Бенвенуто Челлини. – Здорово похоже на подлинник.

– Что такое подлинник? – Мартьянов развел руками. – Минареты в нашей стране выросли из готических замков, а в них вели византийские ворота. Сэр Мэтью Уайетт сказал в 1851 году: «Мы рисуем и делаем вещи в любом мыслимом стиле. Мы чувствуем себя как дома, воспроизводя классические византийские вещи. Мы способны с одинаковой легкостью уподобиться китайцам и афинянам». Нет, мой друг, эта чаша воспроизведена в Англии в середине восемнадцатого века. Безымянный ремесленник уподобился Челлини. И я как эксперт могу назвать две очевидные вещи. Первая – законченность отделки, вторая – механическая холодность.

Они перешли к следующей вещи, портрету Екатерины Арагонской.

– Отличная копия! Различие позиций видно с первого взгляда. Но это не значит, что копия не способна передать шарм более раннего стиля. А ювелир, который изготовил это жемчужное ожерелье, искал вдохновение в старинных чуланах или в мечтаниях о далеких странах. Равно как и тот романтик, который сумел повторить линии древнеегипетской пекторали: симметрия, четкость, аккуратность... [5]

– Пектораль здорово смахивает на оригинал.

– Верно замечено. – Мартьянов перешел на заговорщицкий шепот: – Поэтому я еще жив. Проклятие фараонов, ты же знаешь...

В голосе директора «Ориента» Ирфану послышалась грусть. Он резко контрастировал с другим голосом – первого заместителя министра внутренних дел. В первую очередь тот был знаменит тем, что женился на племяннице президента страны по имени Марам.

Пора закругляться, решил для себя старший таможенный офицер. Когда ящики с музейными экспонатами были обшиты металлической лентой, Ирфан самолично опечатал их. Для директора «Ориента» он сделал максимум возможного: следил за погрузкой экспонатов в самолет. И когда грузовая аппарель поднялась на свое место, он пожал Мартьянову руку и пожелал счастливого полета.

«В Европу!» – это прозвучало почти по-чеховски, «В Варшаву!» – почти по-домашнему... Ностальгия полоснула по сердцу в тот момент, когда шасси самолета, готовые лопнуть от бешеной скорости, оторвались от бетона. Жаль, не было времени, чтобы отправиться в это турне на пароходе, иначе он до боли в глазах всматривался бы в огонь своего маяка...