Юлия Латынина - Разбор полетов

Навстречу Сазану проплыла девица в мини-юбке, свернула налево и пропала в двери в конце коридора. Сазан невольно глянул ей вслед: он успел заметить вальяжного охранника, подвесной потолок и европейскую отделку стен. Потом дверь закрылась и уставилась на Сазана переговорным устройством с вмонтированной в него камерой и табличкой: «Петра-Авиа».

Фирмы, снимавшие у СТК площадь, явно жили неплохо. И вполне возможно, что близость их к авиационному начальству и была причиной их процветания.

Сазан решительно отвернулся от двери с глазком, поплутал немного в коридорах и наконец вошел в дверь с табличкой: «Воронков П. А.».

Петр Алексеевич Воронков оторвался от бумаг и обозрел очередного посетителя. Это был молодой человек лет тридцати, с твердым подбородком и внимательными цепкими глазами. По случаю летней жары он был облачен в белые брюки и рубашку с короткими рукавами, и Петру Алексеевичу разом бросилась в глаза и безупречная линия отглаженных брюк, и накачанные мышцы посетителя, и «Ролекс» на крепком запястье. «Не провинциал и не командировочный», — отметил Воронков.

Посетитель меж тем сделал нечто странное: перед тем, как войти, он вытащил ключ, торчавший у Воронкова с внешней стороны двери, вставил его изнутри и два раза провернул. Засим взял стул для посетителей, перевернул его спинкой к Воронкову и уселся на него, как на лошадь.

— Я по поводу твоей вчерашней беседы с Ивкиным, — сказал посетитель.

— Что?

— Я спрашиваю: почему тебе в полночь взбрело поговорить с Ивкиным?

— Кто вы такой? Что вам нужно? Как вы смеете мне тыкать? Здесь правительственное учреждение…

— Через полчаса после того, как ты позвонил Ивкину и попросил его приехать, тачку Ивкина расстреляли неподалеку от Сущевки.

Воронков посерел.

— Господи! Он…

— Он жив и здоров. В «мазде» был его сын, который взял машину покататься за пять минут до вашего звонка. И подружка сына. Одноклассница.

Воронков закрыл глаза и не шевелился.

— Какой ужас, — сказал он тихо. — Какой ужас…

Либо этот пожилой, невзрачный чиновник, некогда получивший, в силу безупречного классового происхождения и партийной активности, заветное для советских пилотов право летать за рубеж, был превосходным актером, либо он действительно был потрясен.

— Понимаю, — пробормотал он, — вы из милиции…

— У нас что, только милиция занимается заказными убийствами? — с непонятной чиновнику иронией спросил Сазан.

— Ах да, конечно. Вы из ФСБ. Вы, стало быть, полагаете, что наша служба как-то заинтересована…

— Почему ваша служба должна быть заинтересована в убийстве Ивкина? — немедленно спросил Сазан.

— Но это абсурд. Мы — правительственное учреждение. Мы и так его снимем. Это неизбежно, он напрасно упирается… Поверьте, этот вопрос не от меня зависит, Виталий Моисеевич хороший директор и прекрасный человек, но если уж решено, что Кагасов лучше… Я что?

— Так почему ты решил поговорить с ним поздно ночью?

— Но поймите! Это был просто дружеский разговор! У Вити были испорчены отношения с СТК, с Сергеем Станиславовичем, с Васючицем, со всеми… Я единственный, кто мог неформально поговорить с ним. Попросить его не делать глупостей…

— А он?

— Он был вне себя. Угрожал мне какими-то бандитами, кричал, что сорвет собрание…

— Долг требовал обратно…

— А?

— Ведь ты ему должен? Так? Петр Алексеевич опустил глаза.

— Да…

— Сколько?

— Когда началась вся эта перестройка, мы попытались создать чартерную авиакомпанию. У Вити тогда было много денег, я взял пятьдесят тысяч. Долларов, разумеется. У нас ничего не вышло, предприятие прогорело, а тут как раз организовали Службу… Я пошел в нее — заместителем начальника управления.

— А долг?

— Витя не просил его вернуть. Его устраивало, что в Службе есть человек, который ему должен. Да и откуда я бы сейчас взял такие деньги?

Сазан внимательно посмотрел на своего собеседника. На белой его рубашке, тщательно отглаженной, но явно не новой, под мышками проступали несмываемые желтоватые пятна пота, пальцы, поросшие редкими волосками, слегка дрожали, и вся физиономия бывшего пилота была отмечена той каиновой печатью униженности и оскорбленности, которая так часто отмечает лица бедных чиновников российских федеральных учреждений. Если этот человек и брал взятки, а это наверняка, то пятьсот долларов были его потолок. Большего его подпись не стоила.

— А когда он рассорился с вашей Службой, то потребовал деньги обратно?