Всеволод Бенигсен - ВИТЧ

— И что это значит? — спросил Максим, недоуменно нахмурившись.

— Это значит, что существует огромное количество творческих людей, зараженных этой крайне неприятной болезнью, — улыбнулся Блюменцвейг, видимо, радуясь, что сумел заинтересовать гостя. — В некотором роде мания безличия.

— И в чем она выражается? — спросил Максим, чувствуя, как в голове телетайпной лентой бегут слова Зонца о неадекватности Блюменцвейга.

— В серости. Творческой серости. Эти люди пишут романы, стихи, сценарии, сочиняют песни, снимают кино. Они незаметны, как серые мыши. Но и не менее опасны, чем серые мыши, которые незаметно уничтожают зерно, грызут посевы и портят имущество. Незаметно на взгляд неопытного человека. Но на взгляд человека чувствительного, человека, обладающего культурой, этот процесс очень даже заметен. И болезнен.

— Так, а ВИТЧ — это что?

— Болезнь, которая съедает этих творческих людей изнутри. А они в свою очередь пожирают нас и нашу культуру. Такое бесконечное пожирание.

— Вроде вредителей, что ли?

— Ну да. Но только не в сталинском смысле этого слова, а, скажем, в биологическом. Они же вредят не нарочно. Как, впрочем, и мыши. Это ВИТЧ их кушает изнутри.

— А ВИТЧ — это их серость.

Максим почувствовал, что оказывается невольно втянутым в какую-то полубезумную беседу.

— Именно. Есть краснуха, есть желтуха. А это… серу-ха, что ли.

— А в чем, простите, это конкретно выражается?

— В их творчестве. Оно серо, как бетонная стена. Оно базируется на стереотипах и штампах, на желании развлечь и освободить читателя-зрителя от мыслительного процесса. Это стагнация мозга. Норма, которую нам навязывают. Это фашизм. Это несвобода. По сути, они уничтожают культуру. Впрочем, это полбеды. Они уничтожают и нас с вами, ибо культура — это озоновый слой в атмосфере, защищающий нас от смертельного ультрафиолета. Убери этот слой, и мы все погибнем. Только не от ультрафиолета, а от ультрасерости.

Тут Блюменцвейг по-детски рассмеялся, видимо, радуясь собственному остроумию. Смех его был столь заразителен, что даже Максим улыбнулся.

— Людям только кажется, что они могут жить вне культуры или без культуры. То есть жить они, конечно, могут, но это скорее существование. Казалось бы, и бог с ними. Но серая среда агрессивна. В конце концов образ жизни этих людей становится доминирующим.

Причем настолько, что размываются вообще всякие мерила и границы.

— Мерила и границы чего? — растерянно переспросил Максим.

— Таланта. Творчества. Искусства. Мы ведь все взаимозависимы.

— Подожди, но разве талант не есть сам по себе в некотором роде инверсия или даже извращение?

— Безусловно! — неожиданно обрадовался Блюменцвейг. — Метафизическая и доселе непознанная способность отдельно взятого человека выделиться из группы равных. Что-то, что априори противостоит общему фону. Фону, который, замечу, считается нормой. И относится подобное извращение, как правило, к творческим профессиям. Ибо понятие таланта и бездарности фактически не существует вне категории интеллигенции…

— А как же политики, спортсмены, бизнесмены…

— Да, но велик ли процент профессиональных спортсменов и политиков и сопоставимо ли их число с числом интеллигентов?

— А это-то здесь при чем? — удивился Максим.

— При том, что талант, как ни крути, вещь эфемерная, неуловимая. А что такое талант спортсмена? Это воля, умение концентрироваться плюс физические данные. О спортсменах мы говорим в цифрах — поднял такой-то вес, прыгнул на столько-то, забил столько-то. К таланту цифры неприменимы. Теми же цифрами мы меряем и успех бизнесмена. Что же касается политиков, то ну сколько реально талантливых политиков вы можете назвать? Ну десяток, ну двадцать, ну пятьдесят. Это за всю историю человечества. И мерить их талант вы будете опять же конкретными политическими успехами. Объединил Италию, отразил нападение, выиграл войну, поднял экономику. А разве успешен был Ван Гог? И обратный вопрос: а талантлив ли автор бесконечных бестселлеров для домохозяек?

— Но есть же и ремесла, — возразил Максим, чувствуя, что втянулся в дискуссию по самые уши, хотя совершенно не понимает, зачем ему это все. — В них тоже не всегда главенствуют цифры.

— А применимо ли понятие таланта в ремеслах? Нет, в метафорическом смысле — конечно, но… мы же прекрасно понимаем, что «талантливый дворник» или «бездарный водитель» звучит глупо. Мы скорее скажем «хороший дворник» или «плохой водитель».